Роза ветров

В следующую секунду на офицеров посмотрел уже совершенно иной Перовский. От своего таинственного и крайне осведомленного сотрудника на них перевел взгляд отнюдь не тот человек, что минуту назад принимал участие в полушутливой светской беседе, ожидая реакции новых для него людей на неловкую ситуацию, оценивая такие их качества, как находчивость, решительность или напротив — сдержанность. Нет, все это мгновенно потеряло для него какой бы то ни было интерес. Теперь он был волк, застигнутый в родном лесу звуками праздничной и все более приближающейся охоты. Большие миндалевидные глаза его утратили всякие остатки царившей в них до этого сонливости, тяжелый нос хищно заострился, а тонкие губы сложились в такую узкую и такую острую как бритва усмешку, что, казалось, прикоснись к ней — и непременно поранишься.

Склонившись к великой княгине, он сумел улыбнуться этим лезвием на своем лице и по-немецки сказал ей:

— Вам ведь известно, Ваше Императорское Высочество, отношение господина Палмерстона к России?

— Мне кажется, он не самый большой наш поклонник, — отвечала она.

— У вас очень доброе сердце. — Перовский склонился еще ниже и поцеловал руку Елены Павловны. — Именно этому господину принадлежит высказывание о том, как тяжко живется на свете, когда никто не воюет с Россией.

— Вот как?.. Значит, нам предстоят непростые времена.

— Похоже, что так, Ваше Императорское Высочество. Но, думаю, нам найдется, чем ему ответить на это.

Министр перевел взгляд на стоявших перед ним офицеров.

— Не правда ли, господа?

4 глава

В соседней комнате, куда они перешли из курительной, был накрыт стол на шесть персон, однако ни господин Семенов, ни великая княгиня в общей трапезе участия не принимали. Хозяйка дома, сопровождаемая поэтом Тютчевым, удалилась в общую гостиную, откуда долетали оживленные голоса вновь прибывших гостей, а господин Семенов, бросив мимолетный, но при этом крайне внимательный взгляд на министра, остался неподвижно сидеть в удобном своем кресле. Лев Алексеевич, очевидно, боле не нуждался в его присутствии, поскольку самое главное известие он получил случайно и от постороннего человека, а вовсе не от своего специалиста по столь важным делам, и это испортило ему настроение. Перемена духа в министре была заметна одному господину Семенову, но этого более чем хватило, чтобы удержать его на месте.

За столом разговор об Англии естественным образом расширился до кулинарных тем. Позвякивая приборами о тарелки, постукивая бокалами, Муравьев и Перовский исключительно вдвоем обменивались впечатлениями о том, что и как они едали в Лондоне, пока Лев Алексеевич не вспомнил о недавнем вояже Невельского и не спросил о его предпочтениях в британской кухне. Впрочем, и это не помогло вовлечь молчавшего до сих пор моряка в беседу. Капитан-лейтенант сдержанно ответил, что в Англии ему все было невкусно, и на том опять замолчал. Зарин после недавних своих афронтов перед аристократами в курительной комнате тоже почел за лучшее прибегнуть к тактике глухой обороны. Обмишуриться еще больше он решительно не желал.

Вернувшись к известию о возможном назначении Палмерстона, Перовский припомнил, что именно этот британский политик в предыдущую свою бытность министром иностранных дел сконструировал и вызвал к жизни опиумную войну в Китае.

— А ведь он уже в третий раз возглавит это ведомство. Интересно, чего теперь нам от него ждать?

— Известно чего, Ваше Сиятельство, — отозвался Муравьев, с готовностью откладывая в сторону изящную вилку. — Интриг, происков и всякого иного злодейства.

— Это понятно, — кивнул Перовский. — Неясно вот только, где он теперь эти свои наклонности по отношению к нам проявит.

— Надо полагать, все там же. На отдаленном востоке. Даром, что ли, он всю эту кашу там заварил?

— Думаю, что недаром, — задумчиво согласился министр.

В том, как он отзывался на слова своего собеседника, оставалась какая-то незавершенность. Сановник то ли сомневался, то ли додумывал свою собственную мысль, касавшуюся Палмерстона и Англии.

— Очень похоже на шахматную игру, — в неожиданном ключе продолжил вдруг он. — Или лучше сказать: «The Great Game»[77]… Вы знаете, мне давеча копию одного письма доставили, направлявшегося из Кабула в Бомбей, так они, оказывается, англичане-то, между собой именно так это и называют — «The Great Game».

— Что называют, Ваше Сиятельство? Шахматы?

В ответ Перовский непонимающе посмотрел на Муравьева, затем улыбнулся и покачал головой.

— Если бы шахматы, Николай Николаевич… Нет, там другое.