Роза ветров

Возникли у Муравьева и другие, совсем особенные мысли об этих землях. Интерес графа Перовского к ним произрастал, могло статься, не из одного желания ответить на очередной вызов англичан. При условии успешного для России разрешения нынешней ситуации Нерчинский договор с Китаем можно было оспорить сразу на двух основаниях: вероятное присутствие маньчжурских войск там, где согласно договору, они находиться не должны, а также неспособность китайского императора сохранить в неприкосновенности от чужеземцев, являющихся третьей стороной, тот край, который по договору 1689 года оставлен ничейным. Оспорив же договор, наши дипломаты могли приступить к вопросу проведения границы, не существующей в Приамурье между двумя империями до сих пор, в результате чего при благоприятном стечении обстоятельств к России отходили бы новые, никем еще не освоенные земли. Именно эта возможность, по мнению Муравьева, волновала графа Перовского до такой степени, что сейчас у него порозовели щеки. Прилив крови к лицу министра, конечно же, мог быть следствием глотка хереса, но легкая горячность, оживившая речь Льва Алексеевича, говорила все-таки о волнении. Новые русские земли по Амуру, если таковым в итоге суждено было образоваться, отходили, скорее всего, к Министерству уделов. И значит, все, что лежало в их недрах, бегало по их поверхности, прыгало, летало над ними, а также произрастало из них, становилось собственностью одного-единственного помещика, чьих дел радетелем являлся как раз граф Перовский. От перспектив заселения этих земель удельными крестьянами у него наверняка вообще перехватывало дух. Десятки тысяч государственных крестьян из внутренних губерний можно было бы перевести в удел и отправить на освоение отдаленного востока. С учетом их зажиточного состояния доходная часть министерства уделов становилась похожей на пещеру сокровищ из арабской сказки про Али-Бабу.

Подобная попытка уже предпринималась лет за десять-двенадцать до этого, когда триста тысяч удельных крестьян в Оренбургской и Пермской губерниях решено было перевести в положение казенных, а тех, соответственно, в удел, чтобы обложить их оброком и отнять нажитое на относительно вольных хлебах. Однако затея тогда провалилась. Не пожелавший переходить в удельную собственность народ взбунтовался, и поместья по обеим губерниям заполыхали как спички. Башкиры, несущие военно-казачью службу и не обремененные вследствие этого ни барщиной, ни оброком, присоединились к погромам, поскольку решили, что их под одну гребенку тоже загонят в удел. Расхлебывать заварушку пришлось брату Льва Алексеевича, состоявшему в то время на должности Оренбургского генерал-губернатора. Бунтовщики были рассеяны военной силой, однако в удельную крепость казенные крестьяне в конце концов так и не перешли. Император Николай Павлович отменил план своего министерства.

Подбираясь теперь мыслями к Приамурью, граф Перовский располагал избежать прежних ошибок. Для перевода в удельное положение государственным крестьянам надлежало обещать новые, никем не занятые бескрайние земли и возможный выкуп на свободу в дальнейшем.

Препятствием же к осуществлению столь прекрасной и обширной мечты, помимо англичан и китайцев, оказались, как ни странно, еще и свои русские дельцы. Перейдя к разговору о роли Российско-Американской компании в приамурском вопросе, Лев Алексеевич стал заметно сердиться.

— Нарочно перехватили у нас экспедицию. Лишь бы все дело изгадить.

По его словам выходило, что руководство компании при активном содействии всесильного канцлера и министра иностранных дел Нессельроде давно уже чинит препоны любому движению государственных интересов на отдаленный восток. Экспедиция адмирала Путятина[83] к устью Амура, для которой в сорок третьем году уже снаряжался в Черном море корвет «Менелай», была отменена императором едва ли не в последний момент.

— И как ведь зашли хитро, — восхищался соперниками Лев Алексеевич. — Не по военной части. И уж вовсе не по морской. Через Министерство финансов! Покойный Егор Францевич их ни за какие коврижки бы не поддержал — так они своего этого интригана в товарищи министра заранее запихнули.

Под «этим своим интриганом» граф разумел Федора Павловича Вронченко, два года назад неожиданно для всех разумных людей в Петербурге занявшего кресло министра финансов. До этого он таким же чудесным образом обошел дельного и умного Княжевича, сделавшись, вопреки всем ожиданиям, товарищем министра.

— Дрянь будет, а не министр! — горячился Перовский. — Наплачемся еще с ним. Вот попомните мое слово. С шапкой по миру пойдем. Да уже все к тому клонится!

Вронченко сменил обессилевшего от болезней и пожилых лет великого Егора Канкрина[84], без чьих титанических усилий в организации снабжения русской армии победа тридцатилетней давности над Бонапартом едва ли была бы столь скорой и столь блистательной. Случилось же сие бездарное назначение, как считал Лев Алексеевич, только благодаря протекции со стороны Карла Васильевича Нессельроде.