Роза ветров

Промаявшись таким образом в тягостной семейной смуте несколько дней и не получив ни одного вразумительного ответа, Невельской, несмотря на затянувшуюся метель, отправился в старое отцовское имение. Там, он считал, ему удастся выяснить обстоятельства непонятной трагедии. Время в дороге он собирался посвятить изучению чертежей. Предложение севастопольских мастеров касательно осадки нового транспорта было весьма здравым, однако про устье Амура тогда следовало забыть. Врал поручик Гаврилов или не врал насчет мелей, закрывавших вход в реку со стороны моря, — в любом случае увеличение осадки перечеркивало саму возможность захода в лиман. С другой стороны, до этого лимана еще нужно было дойти. И не перевернуться посреди океана.

Так или иначе, мысли о строительстве корабля его успокаивали, снежная вьюга за окошком скрипучего возка убаюкивала, и воспоминания о неприкаянной родне отступали куда-то в глухой и уже не такой страшный угол. На море, посреди всех его опасностей и тревог, в условиях постоянного изматывающего труда, нехватки сна, тесноты и общей неясности всего, что имеет отношение к окончательной участи корабля и команды, человеческая жизнь казалась Невельскому неизмеримо понятнее и проще, чем в гостиной его сестры. Комната эта никуда не плыла, не вздымалась над бездною то одним, то другим краем, не швыряла своих постояльцев от стены к стене, и тем не менее все в ней было так шатко и так неопределенно, как не бывает ни на каком самом утлом корабле.

«Зачем нас всех, таких разных и порой таких ненужных друг другу, собрала вместе какая-то сила? — думал Невельской, отрывая взгляд от чертежей и глядя на летящий за окном снег. — Зачем это называется семья?»

Ему самому еще не до конца было ясно, с какой целью он пытается установить подлинную картину произошедшего и действительно ли имело место злодейство, на которое способными оказались близкие ему люди, но остановиться и не выяснять этого он уже не мог.

В Дракино его встретил Петр Тимофеевич Полозов, сильно состарившийся брат Федосьи Тимофеевны, живший в имении по соседству. В отсутствии Невельских он взял на себя труд присматривать за пустым домом и, сам того не заметив, переселился в него. Пока он брел за племянником со свечой в руке по темным нетопленным комнатам, Невельской старался и все никак не мог придумать, чего бы такое сказать старику, чтобы тот успокоился и ушел к себе, а Петр Тимофеевич от волнения то и дело запинался в темноте о пороги, ловил дорогого гостя за твердую, непослушную с мороза руку и говорил, говорил, говорил. Не только домашняя шубейка, но и самый голос его источали аромат ветхости и усталости от жизни. В голове у него, очевидно, что-то поменялось местами, отчего Петр Тимофеевич события далекого прошлого почитал за недавние, рассказывая так удачно заехавшему племяннику о своих приключениях на Волге.

Он и в самом деле командовал отрядом гардкоутов, охотившихся на речных разбойников, но было это более тридцати лет назад — во время большой войны с Наполеоном.

— А скажи, дядя, — прервал его Невельской. — Правда ли, что матушка дворовую девку свою убила?

Полозов остановился у раскрытой уже было двери, из которой ощутимо повеяло теплом, и, склонив голову к правому плечу, смотрел на племянника. Лицо его освещалось одним огоньком свечи. Огонек этот на сквозняке то прыгал, то начинал стелиться, напоминая скорее каплю ожившей и непокорной воды, а Петр Тимофеевич молчал, непрестанно меняясь лицом и как будто бы корчил рожи. Пляска теней на его физиономии прекратилась, когда кто-то внутри комнаты, очевидно, устав ждать и озябнув, гулко захлопнул дверь.

— Не было этого, Геннадий Иванович, — торжественно проговорил отставной моряк. — Пять ударов розгами сестрица ей присудила. Девушка сама утопилась потом. Нервная была… У кого хочешь спроси.

— Я спрошу, — сказал Невельской.

Он уже слышал историю о пяти розгах от мужа своей сестры. Павел Антонович особо подчеркивал, что и в суде говорил то же самое. Однако в документе, прочтенном почти год назад в адмиральском салоне «Ингерманланда», черным по белому сообщалось о связанных у покойницы руках. Выходило, что перед смертью она либо сама себя связала, либо кто-то соврал. Понятно было, зачем стали бы врать Невельские, а также вся их родня. Неясными оставались возможные мотивы того, кто составлял документ. Если допустить, что он солгал, конечно.

— Кто у тебя там? — спросил Невельской, кивая на дверь.

— Помощник, — ответил Полозов. — Заходи, не то окоченеем вовсе.

Помощником у Петра Тимофеевича оказалась худая глазастая девочка лет одиннадцати-двенадцати. По заплатанной и простой ее верхней одежде Невельской видел, что она из крестьянских детей, но взгляд ее больших темных глаз удивил его полным отсутствием робости. У старика Полозова она была, очевидно, на особом положении. Плотно закрыв за вошедшими дверь, она спокойно вернулась к столу, за которым, судя по всему, сидела до этого. На столе громоздились кипы старинных книг.