Роза ветров

Спешный отъезд из Петербурга, хоть и был по существу необходим в нынешней ситуации, тем не менее обескуражил до известной степени Николая Николаевича Муравьева. Понимая безотлагательность и значение срочной поездки на верфь, генерал все же рассчитывал на присутствие капитан-лейтенанта у себя на приеме, и расчет этот был скорее личного, нежели служебного свойства. В силу деятельного своего характера он всегда стремился войти как можно плотнее в жизнь всякого человека, оказавшегося в его орбите. С этой целью Николай Николаевич увязывал всех важных для него людей в надежные крепкие узлы, дабы, выйдя даже из-под его непосредственного контроля, все они оставались на расстоянии руки другого человека — того, кому генерал Муравьев решил быть привязанным к первому. Поэтому сейчас ему не терпелось познакомить Невельского с племянницей Зарина. Ко всему прочему в этом своем желании он усматривал еще и благородный мотив — старый его товарищ после кончины сестры был на всю жизнь теперь в ответе за сироту. Помочь с устроением ее судьбы для Николая Николаевича был первый долг давней дружбы.

Правда, сам Зарин несколько иначе смотрел на положение вещей. Владимира Николаевича тяготило стремление Муравьева пристроить его Катю хоть куда-нибудь. Он, разумеется, не слышал этого «хоть куда-нибудь» от своего старинного друга, но, зная его характер, его природное неумение отступиться от раз принятого уже решения, сам выдумал себе это слово. Унизительная формула язвила его, колола пребольно всякий раз, едва генерал заводил разговор на эту тему, однако ни возразить, ни тем более совсем отказать Владимир Николаевич не находил ни малейшей возможности. Он знал, что пылкий, как серная спичка, Муравьев не терпит, когда ему перечат даже по самым незначительным поводам, и готов записать во враги — причем самые заклятые — собственного денщика, прослужившего верой и правдой двадцать лет, подай бедолага ему не те сапоги, что были спрошены. В свете этого знания, а пуще — в ожидании благостных перемен по службе, связанных прежде всего с генералом Муравьевым, Владимир Николаевич стоически терпел предстоящий прием и разговоры о надобности знакомства Кати и Невельского.

В расчете на встречу с предметом своих тайных волнений, в гости к Николаю Николаевичу напросился и поэт Тютчев. Прослышав о грядущем событии с участием смолянок, он пустил в ход все доступные ему средства и в итоге при посредничестве великой княгини Елены Павловны, которой положительно было невозможно отказать, получил-таки приглашение к Муравьеву. Видеться с Леной Денисьевой вне стен Смольного института до сих пор было его мучительной, несбыточной мечтой, поэтому теперь он постарался не упустить своего шанса. Развив завидную деятельность в самом институте, он добился того, чтобы в группу воспитанниц, отправлявшихся на прием, обязательно вошли его дочери, несмотря на то, что состояли они отнюдь не в классе для выпуска. Это требовалось ему как предлог, под которым и обожаемая Денисьева, будучи одноклассницей его дочерей, могла попасть в заветное число приглашенных.

Поэтому не было на приеме человека более несчастного и разочарованного в прелести жизни, чем коллежский советник Федор Иванович Тютчев.

Уязвленным до глубины души взором смотрел он из окна второго этажа на скучных ему дочерей, живо и весело выпрыгнувших из институтского экипажа во дворе петербургского дома Муравьевых. Никакой Лены Денисьевой ни до них, ни следом за ними из экипажа не показалось. Максимально чем оставалось довольствоваться литератору Тютчеву в смысле пленительных черт и всего прочего, была милейшая Анна Дмитриевна. В лице прибывшей со своими воспитанницами старшей инспектрисы отдаленно угадывалась ее нежная племянница, но даже пылкому воображению Федора Ивановича с его привычкой к поэтическим преувеличениям пищи здесь явно не хватало, и оно — это вдохновенное воображение — пасовало пред толщею лет и весомостью положения институтской дамы.

Дочери его, оказавшись на свободе, бегали по двору. Холодный, угрюмый и надоевший им Смольный съежился здесь до размеров одной старшей инспектрисы, которая хоть и пыталась покрикивать на них, была все же неспособна испортить радость. Девочки с громким смехом бегали от нее под дождем до тех пор, пока их не окликнул прижимавшийся к высокой ограде со стороны улицы тощий и смутно знакомый Тютчеву кадет Морского корпуса. За прошедший год он заметно вытянулся и очень похудел, но, присмотревшись, Федор Иванович узнал в нем того самого мальчика, которого отправил однажды в Смольный со своими стихами для Лены Денисьевой.