Роза ветров

В дерзости моряка Светлейший князь чутко уловил возможность оправдать назревающий свой отказ поведением изначально неинтересного ему просителя, а потому немедленно оживился. Он бы и вовсе не дал согласия на эту аудиенцию, так как нисколько не стремился попасть в самую гущу противостояния между Перовским и Нессельроде, но понимал, что недавно созданное Русское Географическое Общество — это такая сила, с какой нельзя не считаться. Федор Петрович Литке, сидевший теперь перед его массивным рабочим столом в удобном кресле, олицетворял собой если не всю целиком душу нового общества, то уж во всяком случае ее военно-морскую часть. Очень близкую при этом к семье Государя Императора.

— Транспорт, команду и груз обязуюсь доставить на место в сохранности, — отвечал тем временем капитан-лейтенант. — С каковой целью в чертежи судна необходимо внести некоторые изменения.

— Я уже слышал о плоском дне, — отмахнулся Меншиков.

— Не только это, — заверил его молодой моряк. — Надобно мачты сделать покороче. Сократим парусность — остойчивость прирастет. Ну и еще кое-что поменять не мешает.

— Что именно?

— По мелочи, Ваша Светлость.

Министр вздохнул и покачал головой.

— По мелочи… — скептически повторил он за моряком и перевел взгляд на седого вице-адмирала. — Хороши у вас офицеры, Федор Петрович… Подготовку к походу через два океана за мелочь считают.

— Я не то имел в виду… — вспыхнул покрытый оспинами моряк, но Меншиков его решительно оборвал.

— Хватит об этом! Вы мне лучше скажите… — Он на секунду запнулся. — Напомните свое имя, пожалуйста.

— Капитан-лейтенант Невельской.

— Да-да… Вот вы объясните мне лучше, господин Невельской, отчего это на севастопольской верфи нельзя было заложить транспорт? Чем, любопытно, она вам не угодила?

— Всем угодила, Ваша Светлость. Прекрасная верфь.

— Так в чем же дело?

Невельской помолчал, подбирая слова и решая, говорить ли правду.

— Мастера не подходят, — наконец признался он.

Меншиков даже привстал со своего кресла, опершись кулаками на крышку стола:

— Мастера не подходят?!

— Так точно!

— Да вы понимаете ли, о чем говорите?! Один из них построил «Сухум-Кале», а второй — точно такой же транспорт по его типу Собственноручно!

— Сие мне известно, Ваша Светлость! — От напряжения, иссушившего даже самый воздух в кабинете почти до шелеста, Невельской стал говорить уже какими-то канцелярскими фразами.

В груди у него нарастал предательский приступ кашля.

— Так ежели вам это известно, то с какой стати вы себе позволяете подобные заявления?

— У этих мастеров не получится… Такой транспорт, какой мне надобен, не получится.

От возмущения министр всплеснул руками.

— То есть «Сухум-Кале» у них получился, а копия его не получится! Так я вас понял?

— Совершенно так.

Уверенность Невельского, его прямой, лишенный всякого чувства вины или сомнения взгляд, его почти неестественная выправка, являвшаяся на самом деле результатом тех незаметных, но титанических усилий, какие он предпринимал, чтобы удержаться от кашля, в итоге достигли желаемой цели — министр удивился.

— Отчего же у них не получится, позвольте спросить?

— Они боятся.

Далее Невельской заговорил уже так быстро и так напористо, что поток воздуха из его груди больше не прерывался, позволив ему справиться с нараставшим приступом душившего его кашля и не давая министру ни малейшего шанса опомниться. Он говорил о страхе, о невозможности его преодоления, а также о людях, которые могут делать лишь то, что умеют, в то время как ему нужны были совсем другие мастера — способные построить корабль против известных им правил.

— Ибо правила, Ваша Светлость, пишутся на основе того, что уже кто-то сделал. Нам же предстоит неизведанное. Ни одно океанское судно, совершив почти полную кругосветку, в лиман и в устье Амура еще не входило. Значит, и правил пока никаких нет. Это нам их сейчас устанавливать. А перевернется ли транспорт от нехватки остойчивости в шторм в океане или разобьет его в щепки от того, что он уже там сядет на мель, — так на это все воля Господня. Это не нам выбирать. Я понимаю: и так вроде криво, и по-другому неказисто выходит. Но как-то ведь надо! Иначе мы с места не сдвинемся никогда.

Если бы сейчас Невельского слышал граф Перовский, который счел его природным и законченным молчуном, он бы, наверняка, до чрезвычайности удивился произошедшей в моряке разительной перемене. Геннадия Ивановича так несло по волнам красноречия, как не всякий вельбот, подхваченный бурным потоком в полосе прибоя, несет к широкой спокойной воде.

— Человек, — продолжал он, — должен уметь различить в другом человеке — то есть в душе его, в характере, в нраве — именно те черты, каковыми он сможет всю жизнь потом любоваться. Это и будет любовь. Вечная, сильная, нерушимая. Такую любовь мало что уязвит. Ни соблазны, ни старость, ни сама смерть ей не предел. Вот и при строительстве судна такая любовь необходима. Если мастер не в силах увидеть в своем будущем детище повода для восхищения, какой же у него выйдет корабль? И кто из нас вручит свою жизнь этому кораблю?