Роза ветров (СИ)

Потом, позже, Федор говорил, что проморгал появление Мадам, а все потому, что она была невероятно похожа на свой инструмент. Что-то в ней было такое же, лаковое, черное и блестящее. Как оказалось, он смотрел на Мадам, пока та шла к инструменту, и даже не понимал этого – до того естественным было наблюдать эти два объекта рядом. Мадам была высока, тоща и носила черный брючный костюм. У Мадам были черные гладкие волосы и очки. Мадам была похожа на человеческую версию своего фортепиано, и более тут добавить было нечего. Когда она опустилась на вертящийся стул перед инструментом, им остались видны лишь голова и плечи. Джейн Марпл, которой она аккомпанировала, оказалась похожа на Белариссу Лестрендж. То ли из-за платья, то ли из-за вороха темных кудрей, а может, все дело было в голосе, однако Федора буквально преследовало чувство, что все это пиар-акция имени Волдеморта. Джейн Марпл владела зрительным залом совершенно полностью - ее голос был продолжением ее самой. Казалось, она разгоняет его звучание руками, плечами, будто создавая вокруг себя невидимые волны. Она пела, как должно быть,пела Лорелея, затянутая в свое узкое вечернее платье с блестками.

Впрочем, само выступление ему понравилось. Он не любил музыку так, как любила ее Ася, способная отключаться от мира вокруг и с головой нырять в мир в наушниках, однако он не мог не согласиться: они не зря вышли сегодня из дому. Джейн пела хорошо. Мадам хорошо играла. А для того, чтобы получить удовольствие от вечера, более ничего не требовалось. Он уютно просидел весь концерт в своем кресле, рассекая по волнам звуков, а иногда уплывая так далеко, что даже забывал, где находится. Впрочем, все имеет свой конец – в зале спустя час-полтора зажегся свет, и люди пришли в движение. Кто-то отнес на сцену цветы, Белатрисса Лестрендж поклонилась в обнимку с букетом, и на том действо было окончено. Федор поднялся на ноги, оглядываясь на своих спутников. Жук бережно поднял Асю, будто она сама не могла этого сделать. Вид у него был, как у человека с полными руками стекла. Федору подумалось, что это для него новый навык – обращаться с другим человеческим существом, которое было настолько хрупким. Жуков и с собственным братом-то старался быть побережнее, тот, как-никак, на голову ниже. Рядом они смотрелись как огромный бойцовский пес и бродячий кот. Подумав так, Федор оглянулся на Бонапарта – однако тот так и сидел на своем месте, глядя на опустевшую сцену. Вид у него был потерянный.

-Все нормально?.. – обеспокоился Федор. – Эй, ты меня слышишь?

Рыжий кивнул – медленно и как будто заторможено. И был таким всю обратную дорогу до дома. Непривычно тихим и молчаливым, так что, когда Ася все же была доставлена домой, и они направились к Федору, Жуков не выдержал и затормошил брата, добиваясь ответов. Тот лишь пожал плечами.

-Шарпантье – уронил он.

-Что-что?

-Шарпантье. Марк Антуан.

-И кто это?

-Композитор и певец. Его имя нынче мало что говорит людям.

-Причем тут этот парень?

-Она играла произведения Шарпантье. Знаешь, что это значит?

-Ей нравится?

-Это значит, что она дневала и ночевала в библиотеке, вот что. Ради нот. Это не музыка к его операм. Не музыка к пьесам или комедиям. Я бы узнал.

Федор, поправлявший шарф, забыл о своем занятии и уставился на оратора. Новые знакомые не прекращали преподносить ему сюрпризы. Заподозрить в «бродячем коте» меломана было так же сложно, как в его брате – ценителя балета.

-Ну и что? – между тем снова пожал широченными плечами Георгий. Одежда не стесняла его движений - Федора все поражало, как они не мерзнут в легких куртках.

– Быть может, и это ей по душе.

-Ты не понимаешь, - потряс рыжими вихрами собеседник.- Она могла бы взять то, что все берут. То, что все знают. Старого доброго Моцарта или Бетховена. Но она выбрала того, с кем никто не знаком, не оценит.

-К чему ты ведешь? – Жук нахмурился. – Ты не хочешь ли сказать… Что ветер для тебя переменился, а?

-Она хорошо делает свое дело, – Наполеон помолчал и добавил. – Лучше, чем я свое.

************

Иногда Федору казалось, что время вокруг него течет как-то странно. Казалось бы, вот только вчера он подобрал на улице двух едва живых людей – а вот сегодня он снова один в доме, потому что оба окопались в общежитии. С одной стороны это вызывало облегчение – он не привык, что рядом с ним все время находятся люди, да еще и такие шумные. С другой - в доме теперь сделалось пустовато, а уж возвращаться к макаронам и яичницам после того, как на кухне хозяйничал Бонапарт, и вовсе восторга не вызывало.

Впрочем, эти родственники не по крови охотно заглядывали в гости в промежутках между дежурствами. И даже не столько в гости, сколько почистить двор от снега, перетащить шкаф и вразумить в очередной раз упившегося соседа, буянящего на лестнице. Федор чувствовал себя так, словно оба братца присматривают за ним, оберегая от всяких житейских неприятностей.