Розалина снимает сливки

В голосе Сент-Джона прозвучала почти защитная нотка, чего Розалина никак не ожидала.

– Охренеть, ты только на это реагируешь? Я всю жизнь прожила с призраком ваших ожиданий, который преследует меня, как призрак Банко. А вы думаете, что я ною из-за того, что вы пропустили мою пьесу, когда мне было девять.

Сент-Джон бросил на нее сердитый взгляд.

– А слово «ною» ты подхватила от того мужчины с грузовиком или своей бывшей девушки?

– Ты имеешь в виду от Гарри или от Лорен? У них есть имена. И я не знаю. От обоих? Ни от одного из них? С какой стати это важно? Почему вы докапываетесь до каждой мелочи в моей жизни?

Корделия выглядела почти убитой горем.

– Ты – наша дочь, конечно, это важно.

– Это не… – Это начинало походить на приготовление рахат-лукума. Жарко, тяжело, занимает вечность, а в итоге то, что все хотели, не получается.

– Почему вам так важно, чтобы я жила в правильном доме, чтобы у меня была правильная работа, чтобы я встречалась с правильным мужчиной? И, прежде чем вы что-то скажете, вам явно легче, когда я встречаюсь с мужчиной.

– Только потому, что мы хотим для тебя лучшего, – сказал Сент-Джон, так, как будто это не было ужасным ответом.

– Вокруг столько предрассудков, – объяснила Корделия, так, как будто от этого стало лучше.

Рахат-лукум начал кристаллизоваться.

– Ладно. Попробую еще раз, потому что вы, видимо, решили, будто это дискуссия.

– Ну, ты толком почти ничего не объяснила, дорогая.

У Корделии все еще хватало наглости смотреть неодобрительно.

– Тогда слушайте. Я не собираюсь возвращаться в университет. Я не хочу туда возвращаться. Не хочу быть врачом, и вообще, – она никогда не говорила этого вслух, но сейчас заставляла себя, и это было естественнее всего на свете, – я не знаю, хотела ли я когда-нибудь стать врачом. Просто до рождения Амели мне и в голову не приходило, что я могу хотеть чего-то другого.

Было приятно это сказать. Но это чувство быстро угасло, когда она увидела совершенно непонимающие взгляды родителей.

– Ты ведь не хочешь сказать, что забеременела нарочно? – спросила Корделия, у которой в голове прочно засела мысль о том, чтобы переосмыслить слово «ужаснуться».

– Нет. Но когда я забеременела, мне пришлось делать выбор. И я думаю, что мой выбор – это как раз то, чего я хотела. Мне нравится моя жизнь. Мне нравится быть…

– Матерью-одиночкой, которая работает в магазине?

Возможно, Сент-Джон старался не казаться недоверчивым, но не очень хорошо.

Розалина легонько кивнула.

– Мне нравится, что у меня есть время для дочки. Нравится, что я не убиваю себя учебой, работой или чем-то еще, чем бы занималась сейчас, если бы моя жизнь оставалась на том пути, по которому она шла. И я знаю, что должна хотеть все это, но я… не хочу. Я хочу то, что у меня есть. Того, что у меня есть… мне достаточно. Это для меня главное.

На мгновение показалось, что все закончилось. Сент-Джон Палмер кивнул, как обычно делал в конце ужина, чтобы дать понять, что все могут выйти из-за стола.

– До тех пор, – сказал он, – пока мы оплачиваем твои счета.

* * *

Розалина тяжело дыша плюхнулась на пассажирское сиденье фургона рядом с Амели.

– Твой ребенок, – сказал Гарри, – жульничает в игре в слова.

Амели была в том возрасте, когда у нее проявлялось острое чувство справедливости, если дело касалось других, и одновременно сильное желание продемонстрировать собственную сообразительность, найдя как можно больше способов обойти правила. К счастью, поскольку ей было восемь лет, ее ресурсы были несколько ограничены.

– Я не жульничаю. Я сказала: «Я вижу уголком глаза что-то, что начинается на «А», а ответ был…

– Атомы? – ответила Розалина.

– Вот видишь. Мама угадала.

Гарри изобразил отчаяние.

– А ты умеешь видеть атомы, да?

– Атомы повсюду, – объяснила Амели. – Поэтому если ты что-то видишь, значит, ты видишь атомы.

Проверив, что все пристегнулись, Гарри снял ручной тормоз и осторожно выехал на дорогу.

– Ну, тогда я мог загадать ветчиброд – бутерброд с ветчиной, потому что я ел его на обед, и когда ты смотришь на меня, ты смотришь на бутерброд с ветчиной.

Розалина не знала, насколько хорошо ей удается держать лицо, на котором только что был оскал. Учитывая стремление Гарри отвлечь Амели и не задавать вопросов, она предположила, что ответ был достаточно хорош для восьмилетнего ребенка.

Амели нетерпеливо барабанила носками по ящику с инструментами Гарри.

– Это другое.

– Почему это другое, премьер-министр?

– Потому что ты сделан из атомов, а не из сэндвича. Иначе ты бы выглядел, как сэндвич.

– Так я и на атом не похож.

– Похож, потому что все похоже на атомы, потому что все и есть атомы, вот я о чем.

Втайне Розалина гордилась тем, что вырастила дочь так, что она может бороться за свою правоту и много знать о строении материи, несмотря на то, что еще маленькая. Однако умением выбирать аргументы Амели еще только предстояло овладеть.

– Амели, будь вежлива с Гарри. Он везет маму домой с конкурса и присматривает за тобой.

Это было правильное решение с точки зрения воспитания. Но имело неприятный побочный эффект – напомнило Амели, что ее мать существует.