Розанов

В начале 1923 года вдова Василия Розанова окончательно слегла. «Врач определил мамину болезнь: камни в печени. Боли были ужасные, она не могла лежать совсем в одном положении, каждые пять минут надо было ее переворачивать. Недели через три выяснилось, что мама совсем безнадежно больна, что вылечить ее уже нельзя. Сестры медицинские выбивались из сил, такие страшные боли были, – вспоминала Татьяна Васильевна. – Смерть ее была замечательная по мужеству и религиозной осознанности. Впервые я видела такую величавую картину. Это была кончина праведницы. Она до последней минуты все крестилась. Взор был любящий, глубокий. Умерла в полном сознании».

Это случилось 15 июля 1923 года, и таким образом, Варвара Дмитриевна пережила мужа на четыре с половиной года, скончавшись пятидесяти девяти лет от роду. Похоронили ее не рядом с супругом и не с дочерями, а на Вознесенском кладбище, так как Черниговский скит был к тому времени закрыт, а кладбище с могилами Розанова, его дочери и падчерицы разорено. Бритва-судьба шла по следу философа и даже за могильной чертой не давала ему покоя. «Кости Розанова, конечно, будут выброшены вон. “Разве они нужны России?”», – писал он когда-то все в том же «Мимолетном» и вот здесь оказался прав…

Надежда Васильевна Верещагина не застала маму в живых, успела только на похороны и вернулась в Петроград, а в Сергиевом Посаде остались жить две сестры, бывшие полными антиподами и совершенно не умевшие ладить друг с другом, – Татьяна Васильевна и Варвара Васильевна. Первая так сильно переживала смерть матери, что почти год после этого провела в больнице, а вторая меж тем вела богемный или полубогемный образ жизни, уезжала в Москву, где пробовала стать актрисой, мечтала о загранице, а еще писала под псевдонимом Варвара Белая стихи, которые решительно не нравились ее старшей сестре. «От этих стихов в стиле Игоря Северянина “Ты в карете, я в ландо” у меня кружилась голова от измученности, голода и переутомления», – вспоминала Татьяна Васильевна.

О взаимоотношениях сестер Розановых написал в своем дневнике Михаил Пришвин, который в 1926 году переехал в Сергиев Посад, и то обстоятельство, что он оказался в городе, где живут дочери человека, столь много значившего в его судьбе, не могло писателя не взволновать.

Скованные одной цепью

Пришвин узнал о смерти Розанова в Ельце. «Сегодня я назначен учителем географии в ту самую гимназию, из которой бежал я мальчиком в Америку и потом был исключен учителем географии (ныне покойным) В. В. Розановым», – записал он в дневнике 13 октября 1919 года, и остается только догадываться, как много в его личном и весьма успешном жизнетворчестве это назначение на «должность Розанова» значило. Учителем он, правда, оказался таким же неважнецким, как и его покойный наставник, и продержался в отличие от В. В. на этой работе недолго. Из Ельца перебрался в Смоленскую губернию (повторив, таким образом, розановский же маршрут), а потом переехал в Подмосковье, и когда несколько лет спустя известный литератор А. С. Ященко попросил М. М. написать автобиографию для издаваемого им в Берлине словаря русских писателей, Розанову в пришвинском тексте было посвящено несколько веских строк: «В судьбе моей как человека и как литератора большую роль сыграл учитель елецкой гимназии и гениальный писатель В. В. Розанов. Ныне он скончался в Троице-Сергиевой Лавре, и творения его, как последующая литература, погребены под камнями революции и будут лежать, пока не пробьет час освобождения»[145].

В том, что касается творений своего гениального учителя, Пришвин оказался прав, однако сам он его не забывал. Имя Розанова чаще, чем чье бы то ни было, встречается в дневниках «охотника за счастьем», который терпеливо выстраивал свою непростую конфигурацию взаимоотношений с советской властью и к середине 1920-х годов сумел отвоевать немалое литературное и жизненное пространство. Именно в этот период М. М. и повстречал в Сергиевом Посаде Т. В. Розанову, и записи в его дневнике, относящиеся к этому знакомству, суть штрихи не только к ее портрету, но и к лику ее отца – и к его жизни, и к его смерти.

«Был у дочери Розанова Татьяны Васильевны, – писал Пришвин 16 марта 1927 года. – “Хорошо, – говорит, – что вы любите природу, значит, человека не любите, нельзя его любить”. Совсем Розановская манера, и лицом, и натурой совсем Розанов. Она говорила, что Вас. Вас. приходил иногда со службы расстроенный, чем-нибудь его обидели, и он долго плакал, ложился в кровать и плакал, как ребенок. И она тоже мучится службой и тоже, наверно, плачет от нее».