– У кого?
– Что?
– Мне показалось... (Прерывает себя.) Кажется, я верю уже всему. Я уже не способен даже на элементарный скептицизм.
Пауза.
– Не размять ли нам ноги?
– Нет, неохота мне их разминать.
– Хочешь, я их тебе разомну?
– Нет.
– Мы б могли размять их друг другу. И не нужно было бы никуда ходить.
– Да, сами бы пришли.
– Сюда?
– Сюда – откуда-нибудь.
– Куда-нибудь сюда. Оттуда.
– На палубу.
Розенкранц разглядывает палубу. Хлопает по ней ладонью.
– Хорошая клепка, а?
– Да, я тоже люблю корабли. Мне нравится, как тут все устроено. На корабле человек может не беспокоиться, в какую сторону ему пойти или не пойти вообще, – проблемы не возникает, потому что ты все равно на судне, а? Идеальное место для игры в пятнашки... Я думаю, я всю жизнь мог бы провести на судне.
– Очень здорово.
Розенкранц делает вдох – с удовольствием – и выдох – уже со скукой. Гильденстерн встает и смотрит в зал поверх голов публики.
– На корабле человек свободен. Временно. Относительно.
– Ну, а как оно?
– Бурное.
Розенкранц тоже встает и присоединяется к Гильденстерну.
Оба стоят и смотрят в публику поверх голов.
– Кажется, меня уже мутит.
Розенкранц идет в глубину сцены. Было бы хорошо, если бы с авансцены туда – как с нижней палубы на верхнюю – вело несколько ступенек. Зонт находится на верхней палубе. Розенкранц останавливается около зонта и заглядывает за него. Гильденстерн тем временем, глядя в зал, развивает свою тему.
– Свобода передвижения, слова, импровизации – и все же... И все же тюрьма. Ибо границы этой свободы определены неподвижной звездой, и все наше перемещение – лишь небольшое изменение угла по отношению к ней; мы, конечно, можем ловить момент, наслаждаться на все сто, шнырять туда-сюда, но, как бы мы ни вертелись, круг замыкается, и оказываешься лицом к лицу с тем неизменным обстоятельством, что мы, Розенкранц и Гильденстерн, снабженные письмом от одного короля к другому, просто-напросто доставляем Гамлета в Англию.
В это время Розенкранц с многозначительной миной, стиснув зубы, как если бы обладал большой тайной, на цыпочках приближается к Гильденстерну, украдкой озирается и – свистящим шепотом:
– Слушай, он – там.
– Что поделывает?
– Спит.
– Это ему полезно.
– Что?
– Что может спать.
– Да, полезно.
– Мы теперь с ним.
– Может спать спокойно.
– Все равно для него все кончено.
– Для гибнущих в пучине грозных вод...
– Насущный лозунг подыщи нам днесь.
Глухой стук: они садятся. Длинная пауза.
– Ну, что теперь?
– Ты о чем?
– Ну как – ничего же не происходит.
– Мы плывем.
– Знаю.
– Ну так чего тебе еще? (Печально.) Никакой информации. Одни огрызки... и мы еще должны анализировать эти приказания. Которые мы едва помним. Которые ничем не отличаются от инстинкта...
Розенкранц сует одну руку в кошелек; вытаскивает монету и заводит обе руки за спину, потом протягивает Гильденстерну два кулака. Гильденстерн хлопает по одному из них. Розенкранц разжимает ладонь, там – монета. Отдает ее Гильденстерну.
Процесс повторяется.
Процесс повторяется.
Процесс повторяется.
Гильденстерн начинает нервничать. Он уже хочет проиграть.
Процесс повторяется.
Гильденстерн разжимает один кулак Розенкранца; потом, сообразив, – второй. Выясняется, что в обеих ладонях было по монете. Розенкранц смущен.
– У тебя по монете в каждой?!
– Да.
– Каждый раз?!
– Угу.
– Какой же в этом смысл?
– Я хотел сделать тебе приятное.
Слышен глухой стук.
– Сколько он тебе дал?
– Кто?
– Король. Он же подкинул нам малость.
– А сколько тебе?
– Я первый спросил.
– Столько же, сколько тебе.
– Он не хотел оказывать предпочтения.
– Сколько он тебе дал?
– Столько же.
– Откуда ты знаешь?
– Ты сам только что сказал – откуда ты знал?
– Он не хотел оказывать предпочтения.
– Даже если бы мог.
– Чего, конечно, не мог.