– Но ты проиграл, нет? Как насчет какого-нибудь грека, а? Вы ведь знакомы с античными трагедиями? С этими великими классиками убийств? Все эти типы, эдипы, оресты, инцесты, братья и сестры, лезущие друг на друга, а также само...
– Срамо...
– Самоубийства... девы, возжаждавшие богов...
– И наоборот.
– В общем, в этом роде – подходит?
– Да, хотя... знаете, мы скорей принадлежим к школе, для которой главное кровь, любовь и риторика...
– Ладно, выбирайте сами... если тут есть из чего.
– Это трудноразделимо, сэр. Ну, мы можем вам выдать кровь и любовь без риторики или кровь и риторику без любви; но я не могу дать вам любовь и риторику без крови. Кровь обязательна, сэр, – все это, в общем, кровь, знаете ли.
– И это то, что как раз нужно публике?
– Это то, на что мы способны, сэр.
Небольшая пауза. Он отворачивается.
– Ну, ступай, мы дадим тебе знать.
Актер отходит в глубь сцены, Альфред – за ним.
– Тридцать восьмой!
– Номер сцены?
– Сэр?
– Одна из ваших – э-э-э – позиций? Фигур?
– Нет, сэр.
– Ах нет...
– Выходы там и там. (Указывает на обе кулисы.)
В течение последних четырех реплик сам он не двигается с места. Гильденстерн ждет.
– Ну... разве ты не пойдешь переодеться?
– Я никогда не переодеваюсь, сэр.
– То есть всегда в форме?
– Так точно.
Пауза.
– Гм, и когда же твой выход – на сцену?
– Я уже здесь.
– Но если уже, почему не начинается?
– Я уже начал.
– По-моему, еще ничего не началось. Ну, ладно, мы пошли. Приступайте.
– Я дам вам знак.
Он все еще не двигается, и неподвижность эта наконец становится заметной и несколько странной. Пауза. Розенкранц подходит к нему и останавливается, нос к носу.
– Виноват.
Пауза. Актер поднимает ногу, под ней – монета Гильденстерна. Розенкранц наступает на нее. Смеется.
– Благодарю.
Актер поворачивается и уходит. Розенкранц наклоняется над монетой.
– Пошли.
– Слушай, вот везенье.
– В чем дело?
– Это была решка.
Бросает монету Гильденстерну, который ее ловит. В это время происходит перемена освещения, в результате которой в действие как бы включается внешний мир, но не особенно сильно. И на сцену вбегает в некоторой тревоге Офелия, поддерживающая руками юбки; её преследует Гамлет. Офелия, очевидно, шила; в руках у нее какое-то рукоделие. В этой сцене они оба молчат. Гамлет – без шляпы, камзол его распахнут, чулки без подвязок спадают на щиколотки, он бледен как полотно, колени его дрожат. С печальным выражением лица он берет Офелию за плечо и крепко его сжимает, потом отстраняет ее от себя на расстояние вытянутой руки и, прижимая другую руку к своему лбу, вперяется взглядом в ее лицо, как бы желая запомнить его навсегда. Затем, махнув рукой и трижды кивнув головой – самому себе, – он поднимает взор, исполненный такой печали и глубины, как будто все его существо потрясено и сейчас он умрет. После чего он наконец выпускает ее и движется к выходу, не спуская с нее глаз... Офелия убегает в противоположную сторону.
Розенкранц и Гильденстерн стоят, окаменев. Первым приходит в себя Гильденстерн – он бросается к Розенкранцу.
– Пошли отсюда!
Но – фанфары: входят Клавдий и Гертруда в сопровождении придворных.
– Привет вам, Розенкранц (поднятой ладонью он приветствует Гильденстерна, пока Розенкранц кланяется; Гильденстерн кланяется поспешно и с опозданием)... и Гильденстерн!
Поднятой ладонью он приветствует Розенкранца, пока Гильденстерн кланяется ему; Розенкранц, не успев еще выпрямиться, сгибается снова. Опустив голову, он бросает быстрый взгляд на Гильденстерна, который готов выпрямиться.
Розенкранц и Гильденстерн поспешно поправляют на себе одежду.