Рождение мыши

— Конечно, вам мой приход может показаться огромной бестактностью, — сказал Григорий. — Я не к вам пришел, но...

— Да нет, что там! — небрежно усмехнулся Николай и первый раз поглядел ему в лицо. Глаза, верно, — хорошие, зато все остальное... И вот этот потертый морщинистый дядька — муж его Нины. У них ребенок, она, говорят, любит его — значит, и эту жердь любит? А как же иначе! Мать, жена. И тут ему представилось то, что он видел в бреду: голая Нина, а над ней жилистая костлявая рука с вожделеющими пальцами — вот чья это рука и вот кто он!

Он вздохнул и попросил чая.

— Вам, может быть, неприятно говорить со мной? — спросил Григорий.

— Да нет, пожалуйста, — холодновато ответил Николай и перевел дыхание. — Только вот что — давайте прямо, чтоб не крутить друг другу головы: к Сергею вас прислала Нина Николаевна, так?

— Нет, конечно, — удивился Григорий.

— Ага! Ну, хорошо! Так вас интересуют мои намерения в отношении вашей супруги?.. Никаких намерений у меня нет. Я...

— Николай Семенович, — осторожно и мягко сказал Григорий, — вы простите, что я вас перебиваю. Вы не так поняли мой приход к Сергею. Я отлично понимаю, что вы на все имеете право — имеете право, например, прийти к Нине Николаевне и перед разговором выгнать меня из комнаты. Ну и на все, что вы и она считаете возможным, — Николай хотел возразить. — Минуточку! А я ни на что не имею самостоятельного права. Потому что Нина Николаевна такого права мне не дала и не даст никогда.

— Вот это правда, — согласился Николай. — Что правда, то правда.

Григорий посмотрел на него, вдруг вспыхнул, схватил чашку и потянулся через стол к самовару.

— Поставь! — строго остановил его Сергей. — Я сам налью.

— Так вот, я прямо скажу, Николай Семенович, — продолжал Григорий, пересиливая себя. — Вы — первая ее любовь, и до вас мне никогда не дотянуться. Ваша ошибка, что вы...

— Ты о деле, о деле, а не о его ошибках, — сморщился Сергей.

Григорий посмотрел на него.

— Мне нелегко говорить, Сережа, — попросил он, — так ты меня уж не перебивай.

— Сергей, — вдруг неожиданно сказал Николай, — когда я был ранен и бредил, самый большой мой кошмар был, что она вышла замуж за тебя и у вас ребенок. От этого я катался и выл... Да, да, Григорий Иванович, я вас слушаю, — тот открыл рот, — только знаете что — давайте закругляться. Вы, наверно, очень хороший и честный человек, это верно, и вы даете мне все карты в руки — это тоже верно. Но я-то плохой человек, и вам ваша супруга, наверное, рассказывала кое-что про мои штучки? Так вот, у меня — очень плохого человека — вертится в голове такая подлая мыслишка: а не потому ли он и великодушничает, что у него на руках такой туз, который с маху бьет всю мою колоду? Что там ни говори, а ваша супруга останется с вами — так? Потому что у вас есть ребенок — так? И меня вы ни капельки не боитесь, а просто не хотите никаких историй! Нина Николаевна, когда не в себе, наверно, очень кусучая особа, да? Я-то с этой стороны ее не знаю! Так? Моя правда?

— Ваша правда.

— Хорошо. Так чтоб ее успокоить раз навсегда, повторяю: никаких поползновений на вашу супругу у меня нет. Встреч с ней искать не буду, писем писать не собираюсь, по телефону не позвоню. Так? Так! Что я вам еще могу сказать утешительного?! Говорите, я готов!

Наступила тишина. Сергей сидел и тревожно смотрел на обоих. На стеклянной двери висела тень Ленки.

— Не следовало бы вам говорить так со мной, — сказал, наконец, Григорий.

Николай повернул голову и вплотную открыто посмотрел на него — теперь глаза его сверкали зло и насмешливо.

— Извините, как же я должен с вами разговаривать? — спросил он мягко и неумолимо. — Как именно? Какие чувства я должен к вам питать? Как вообще можно относиться к мужу собственной жены? На брудершафт с ним пить? Или об эллинизме разговаривать? Ну как, объясните?!

Григорий встал:

— Извините, я, верно, дурак.

— Постойте! — Николай поднял руку, и Григорий опять сел.

— Да, винить, кроме себя, мне некого, не вы уж так хороши, а я уж слишком плох. Там, на фронте, в землянке, в боях, потом в плену, я думал, что у меня есть на родине большая любовь, и действительно высоко поднимал голову. Но однажды один очень неглупый человек, хотя и поп, объяснил мне, что это чепуха — вот ты придешь домой, сказал он мне, и увидишь, много ли у тебя осталось от этой любви. Вот увидишь, сказал он мне, как гора родит мышь! Я тогда только посмеялся — еще бы! Моя гора, моя любовь мышей не рожает. И вот пришел домой и нашел в своей кровати — вас. Вы завелись в той пустоте, которая осталась после меня. Что ж, обижаться не на кого — оказывается, я не любил, а только играл в ногах моей любви. И за это мне нос. Ниной пока владеете вы.

Григория передернуло, но он смолчал.

— Спасает вас, конечно, ребенок, и это вы знаете лучше меня. Мне думается, что это даже было вам и прямо объяснено. Вы оказались сообразительнее меня — ну, ваше счастье.