Рождение неолиберальной политики

Но где провести разграничительную линию? Какие социальные последствия в достаточной мере оправдывают вмешательство государства, а какие нет? В этом состояла суть критических замечаний Кейнса, когда он читал «Дорогу к рабству»: «Вы несколько раз замечаете, что вопрос в том, где провести границу. Вы признаёте, что где-то её нужно провести, но логически этот предел установить невозможно. При этом вы никак не объясняете, где же всё-таки её провести, и в известном смысле избегаете практического ответа. Понятно, что вы и я, по всей вероятности, провели бы её в разных местах. По моим представлениям, вы сильно недооцениваете практическую целесообразность среднего пути. Но коль скоро вы признаёте, что логически предел установить невозможно, а линию провести всё-таки нужно, вы своим рассуждением опровергаете сами себя, поскольку стараетесь убедить нас, что стоит нам только пойти в запланированном направлении, как мы тут же вступаем на скользкий путь, который неизбежно ведёт к пропасти»[179]. По отношению к Хайеку эта беспощадная критика не совсем справедлива, потому что он всё же очертил пределы применимости теории laissez faire[180]. Например, он считал, что государство несомненно должно регулировать денежную систему, не допускать возникновения частных монополий и осуществлять контроль за естественными монополиями. Это отличало Хайека от членов второй чикагской школы, в частности Аарона Директора или Милтона Фридмена, которые после 1950 г. пересмотрели антимонополистическую позицию ранних неолибералов[181][182]. Как он писал в «Дороге к рабству», «вопрос только в том, окупают ли в каждом таком случае полученные преимущества социальные издержки. Совместима конкуренция и с разветвлённой сетью социальных услуг, если только сама эта сеть не организована так, чтобы снизить эффективность конкуренции в какой-то широкой области»[183]. Однако в реальных обстоятельствах ответ на вопрос, когда вмешиваться, а когда нет, зависел от субъективного решения государства, желавшего вмешаться, да и не мог быть иным, поскольку каждое правительство и тем более каждый отдельный человек провели бы эту линию по-своему. Непредсказуемость решений и была той фундаментальной проблемой, которую подметил Кейнс. По мнению Хайека, в принципе можно представить оправдание для Нового курса или для реформы здравоохранения Ная Бивена. Таким образом, хотя Хайека не устраивала концепция среднего пути, связанная с Рузвельтом, Кейнсом и смешанной экономикой, в конце концов он стал говорить так, словно мог её поддержать. В связи с этим следует учесть, что главной мишенью ранних неолибералов, особенно австрийских, таких как Хайек, был тоталитаризм. Тоталитаризм советского типа, полагал Хайек, мало чем отличался от нацистского. Главное свойство тоталитарных систем состоит в том, что они стремятся к полному отрицанию индивида, его желаний, чаяний и нужд: «Различные виды коллективизма, коммунизма, фашизма и т.д. расходятся в определении природы той единой цели, к которой должны направляться все усилия общества. Но все они… стремятся организовать общество в целом и все его ресурсы в подчинении одной конечной цели и отказываются признавать какие бы то ни было сферы автономии, в которых индивид и его воля являются конечной ценностью»[184]. С тоталитаризмом не может быть никаких компромиссов. А вот с некоторыми аспектами социального государства примириться вполне возможно, — особенно если учесть ещё свежую память о Великой депрессии.