Рождение Римской империи

Чем дальше шло время, чем больше укреплялись спокойствие и порядок, тем более росла вера в то, что не общее утомляет, не истощение всех сил государства, не установление разумного modus vivendi[205] на почве соглашения, а именно лицо, носитель власти, Август — первопричина мира, порядка, сытости и покоя. И эта уверенность упрочивала порядок, укрепляла авторитет Августа, делала его чем-то большим, чем человек, сближала его с богом, присутствие которого является залогом продолжения мира и порядка. Рах Augusta (Мир), как божество, Fortuna Augusta были божественными олицетворениями его деятельности и результатов этой деятельности; Меркурий — одним из божественных образов, в котором масса узнавала черты носителя и залога возможности покоя и материального благосостояния — Августа.

Августа долго не было — и Рим действительно, а не официально начинал тревожиться, бояться за будущее; возвращение его было действительно праздником, и алтари Фортуны и мира, воздвигавшиеся после его возвращения, делались действительными местами культа. Когда Август в 17 году отпраздновал игры в ознаменование возрождения Мира, так называемые «вековые», «секулярные», мир верил, что это не фикция, а религиозная санкция случившегося.

Еще накануне битвы при Акции Рим и Италия были полны тревоги и с трепетом ждали исхода. Опять-таки Гораций, уже ставший близким Меценату[206], ближайшему сотруднику Октавиана, но еще далекий от самого Октавиана, дает яркое выражение этой тревоге в своем знаменитом обращении к Риму, где уже нет нот отчаяния, и на фоне жестокой тревоги слышатся между строк отголоски надежды и веры в возможность благоприятного выхода из трудного положения.

И эту оду даю в переводе А.П. Семенова-Тян-Шанского, опубликованном в «Гермесе» (1916, с. 98 сл.) с некоторыми неизданными вариантами.

О корабль, отнесут в море опять тебя
Волны. Что ты? Постой! Якорь брось в гавани!
Неужель ты не видишь,
Что твой борт потерял уже
Весла, — бурей твоя мачта надломлена,
Снасти жутко трещат, скрепы все сорваны
И едва уже днище
Может выдержать властную
Силу волн? У тебя нет уж ни паруса,
Ни богов на корме, — в бедах прибежища.
........................................................................
О недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
Не пускайся ты в море,
Что шумит меж Цикладами![207]

Через несколько лет тревожное и смутное настроение становится воспоминанием, оно сменяется уверенностью и… верой в величие и божественность Августа. Можно разно думать о мотивах, по которым Гораций, Вергилий, Проперций[208], даже Овидий[209] сделались глашатаями мыслей Августа и певцами его божественности. Возможно, предполагать здесь и личные мотивы. Но в одном я не сомневаюсь и думаю, что сомневаться не приходится, это в том, что массы, читавшие этих популярнейших поэтов, были с ними согласны и что не поэты подсказывали им то, что было им чуждо и ново, а они, массы, влияли на поэтов своими, может быть, неоформленными и подсознательными чувствами и настроениями.

Массы раньше увидели в Августе Меркурия, носителя их материального благосостояния, как на это указывают памятники Помпеи[210], чем это формулировал Гораций в знаменитом конце 2-й оды 1 книги, который я и позволю себе привести в неизданном переводе А. П. Семенова-Тян-Шанского, сделанном им по моей просьбе. Здесь так ярко сказывается настроение первых моментов мира и покоя, когда люди еще не вполне поверили в его прочность, хорошо помнили еще мрачные, только что пережитые, дни, но уже крепко надеялись на нового владыку-мстителя за убийство отца, исправителя порочности общества, отца отечества и будущего победителя парфян.

Поэт не знает, какое божество ему молить, кто из небожителей поможет народу в его тяжких переживаниях, кто явится великим очистителем от тяжких преступлений гражданской войны.