Рождение «Сталкера». Попытка реконструкции

^*Анатолий Степанов: В «Сталкере» появляется несвойственное ранее Андрею рациональное начало. Мощнейшего эмоционального и психологического посыла, которого он достигал в предыдущих картинах, здесь не было. Точности и лаконичности языка — тоже. Во всей картине «Сталкер» я люблю только два эпизода — въезд в «Зону» и панораму по натюрморту под водой. В них чувствуется мощь таланта прежнего Андрея. И конечно, во всем фильме, и особенно на въезде в «Зону», поразительно работает совершенно оригинальная музыка Эдуарда Артемьева.

Режиссерским достижением «Сталкер» тоже не назовешь. Хорошо зная Александра Кайдановского, его психофизику и актерские возможности, я в «Сталкере» на него смотреть не могу. Андрей вывернул его наизнанку, сделав фальшивым до невозможности. Он этого блаженного переблажил. Ради чего эти нравственные страдания у Сталкера? Чего ради он так хочет всех осчастливить? Его муки благодетеля человечества абсолютно неубедительны по сравнению с муками творчества и жизненного выбора Андрея Рублева.

В «Сталкере» он (Андрей) примерил на себя роль проповедника. Мне непонятен уход Тарковского в проповедничество. Его Саша Кайдановский в «Сталкере» — это пророк, назидательное внушение, указующий перст: «Будьте такими!»

Когда мы сегодня читаем Чернышевского, который утверждает, что искусство отражает жизнь, становится смешно. Искусство ничего не отражает, кроме личности самого художника. Художник, правда, опосредованно эмоционально осмысляет жизнь, но все идет только через него, через его душу. Исповедальное начало — необходимая составляющая в искусстве. Потеря исповедальности, искренности, выход к проповеднической позе возносит художника на котурны. Проповедник неровня обычному человеку. Он стоит на кафедре. Он не делится своим — пережитым и прочувствованным, а поучает с амвона.

Я как участник и свидетель создания «Сталкера» был очевидцем качественного перехода Андрея к чему-то иному в своем творчестве. Для меня это «иное» не стало удачей, хотя для многих это, наверное, не так. Настоящий художник всегда исповедален. И Андрей в своих первых фильмах был таким.

Андрей был режиссером эмоций, до некоторой степени режиссером символа и собственной внутренней патетики. Когда она основывалась на исповедальном начале, близком ему, это была победа и удача. А тут Писатель, Ученый и даже Сталкер (пусть в меньшей степени, но в нем это тоже есть) — фигуры, вырезанные из картона, плоские и умышленные до невозможности. Они бесконечно декларируют свои идеи.

А какой эмоциональный порыв и накал в Сталкере? В вымученных фигурах двух его спутников? Каждый из них только и делает, что провозглашает свое кредо с начала и до конца фильма. Фактически это маски, отражающие абсолютно рациональное распределение ролей. А там, где у Андрея начинается рацио, там он кончается, как великий режиссер.

Мне кажется, в «Сталкере» в лице своих персонажей Андрей рассчитывался с не до конца принимающими его творчество людьми. И логика его, к сожалению, такова: «Раз они в чем-то меня не принимают — значит, они мои враги». Это как раз то, что в нем настойчиво культивировала Лариса.

Когда Андрей показал «Сталкер» объединению, я расстроился и огорчился. После просмотра подошел к Андрею и тет-а-тет сказал: «Я не знаю, Андрюша, зачем тебе такая картина. У меня она вызвала ощущение тупиковой ситуации и пустоты. Ни мне, ни, что самое главное, тебе она ничего нового не дает». Это был наш последний разговор с ним. После этого он прекратил со мной всякое общение.

Через несколько лет, посмотрев «Ностальгию» и «Жертвоприношение», я с горечью осознал, что Андрей после «Зеркала» остановился. Он не прогрессировал, а, наоборот, все дальше уходил от самого себя. Все его последние картины выстроены, просчитаны и не вызывают никакого эмоционального воздействия. На «Ивановом детстве», «Андрее Рублеве», «Солярисе», «Зеркале» у меня сжималось сердце, бежали мурашки по коже, перехватывало горло, и я испытывал восторг перед талантом Тарковского. Начиная со «Сталкера» Андрей как художник для меня не то что закончился, но отошел куда-то далеко и стал не моим другом и соратником, а посторонним человеком. Я говорю абсолютно искренне.