Рождение волшебницы

– Видишь ли, – отвечал он как бы даже дружески (несмотря на то, что она оставалась в железной западне). – Видишь ли… Миха Лунь попал ко мне через третьи руки. С ним случилась обычная неприятность, которая преследует самонадеянных волшебников известного пошиба – западение. Ты знаешь, разумеется, – это когда оборотень нежданно-негаданно скидывается в собственное естество. С Михой это случилось прямо на заставе, наверное, от страха. Когда я имел, наконец, с ним свидание в подвалах Казенной палаты, прошло уж две или три недели после несчастья.

– Как же тогда к тебе попал Асакон?

– Пусть это останется моей маленькой тайной, – небрежно улыбнулся Рукосил и с этими словами забрал у Порывая волшебный камень. Болван разогнул палец, чтобы хозяин мог стащить перстень. Теперь у чародея было два волшебных камня – по одному на каждой руке: желтый Асакон, и красный камень, неизвестный Золотинке по имени. – Это будет моей маленькой тайной, – повторил он, протянув руки, чтобы видеть оба сверкающих перстня сразу. – Кстати, я очень рад, что мы перешли на ты, – заметил он еще, не поворачиваясь к пленнице.

Стена. В стену Золотинка уперлась, не имея ни малейшего понятия, как продвигаться дальше. Несколько часов назад она проникла в эти покои со скоропалительным намерением вступить с Рукосилом в переговоры. Переговоры казались возможны, пока она в своей позолоченной самоуверенности видела себя соразмерной величиной: там Рукосил – здесь принцесса Септа! Сорокины пересуды и все, что произошло потом, вернули ее на место, всем своим маленьким существом она ощутила, что торг невозможен. Сюда можно прийти, чтобы сдаться. И служить. Здесь все берут целиком, не оставляя ничего своего. Торг невозможен, только простой размен: отдать свое полностью, чтобы по соизволению хозяину получить частичку чужого. Может статься, этого чужого дадут много, больше, чем даже предполагаешь, – хоть захлебнись, только никогда уже не вернут твое.

– Скажи своему болвану, чтобы пустил меня, в самом деле! – сказала она по возможности небрежно.

Рукосил будто не слышал.

– И кстати, ты училась волшебству по каким сочинениям? – спросил он вдруг, снова вспомнив недопитый стакан.

– Я не училась, – хмуро отозвалась Золотинка. Она устало навалилась на подставленную Порываем опору. – Правильной науки я не прошла. Мне знакомы только «Немая книга» Лулия и «Хроника двенадцати врат».

– Как? – хмыкнул Рукосил. – Ты наловчилась привораживать рыб по книге этого безмозглого интригана? Занятно. Это и само по себе походит на чудо. Что ты еще умеешь?

– Ничего, в сущности.

– Ни-че-го, – протянул Рукосил, раздумчиво перебирая каждый слог, и пригладил бородку, чтобы заострить ее еще больше. Теперь, когда приступ неистовства прошел, можно было заметить, как чародей измотан: глаза окружала нездоровая синева. Видно, выпал ему большой перелет и дурные хлопоты. – Ты разобрала что-нибудь в «Дополнениях»?

– Нет.

– Искала ключ?

– Искала.

– Ошибаешься, ключ не нужен. – Он обратился к книге. Золотинке нетрудно было разглядеть, что письмена появились сразу, как только чародей принялся листать. С третью долю часа он сосредоточенно полистывал и читал, не вспоминая заточенную в руках истукана девушку. Но, захлопнув книгу, сразу к ней обернулся.

– Соберись с духом, – сказал он беспристрастно и строго. – Тебе предстоит испытание. Главное в твоей короткой жизни, возможно, последнее.

Глаза, погруженные в синеву утомления, бестрепетно сомкнутые губы – они не лгали. То, что двигало сейчас Рукосилом, было больше, значительнее пустого желания позабавиться испугом беспомощной девушки. И такая строгость чувствовалась в выражении лица, в законченных, собранных движениях, что можно было вообразить, будто опасность, которую он имел в виду, грозила волшебнику не в меньшей степени, чем Золотинке.

Она не умела собраться с духом, но испугаться тоже не находила сил. Нравственная усталость, замешанная на какой-то придавленной лихорадке – вот, что она испытывала. Не то же ли чувствовал Юлий, утверждая, что бросится в пропасть, подумала она вдруг с пронзительным сожалением.

Рукосил надвинулся, но дыхание его не ощущалось. Зажав Асакон щепотью, он провел его, не касаясь, вдоль Золотинкиных губ и в желтых двоящихся гранях камня затеплилась жизнь.

– Ты хочешь зарядить об меня Асакон? – спросила она.

– Вроде того, – отозвался он, не отвлекаясь.

Поднял камень выше, вдоль переносицы на лоб, крестообразно его расчертив, и с той же всепоглощающей сосредоточенностью повел его дальше, обнося стриженое темя, виски, затылок. Потом спустил Асакон на грудь, к сердцу.

– Держи крепче! – жестко велел он Порываю. – Перехвати, чтобы не дернулась. Левую руку!

Захват придавил ребра, холодная лапа легла наискось через колени, так что девушка, прижатая к медному человеку, сделалась совсем плоской.

Рукосил прижал лишившуюся подвижности пясть, а камнем коснулся ногтя.

– Ты умрешь, – прошептал он с искаженной полуулыбкой.

Она ощутила режущую грань Асакона. Коротко, без воздуха вздохнула и остановила сердце – совсем.