Рождение волшебницы

Ладонь ее, однако, не ощущала раны. Она лишь чувствовала, что от растерзанного запястья исходили толчками жгучие волны боли, мука эта отдавалась под сводом черепа и в позвоночнике, острые, как лезвия, лучи ее возвращались ознобом до самых кончиков пальцев. Одеревенев от напряжения, Золотинка раз за разом соскальзывала с бурлящих мучений куда-то в сторону, в холод, теряя самообладание и веру.

И пробовала она все то же при горящем камне Рукосила, но он мало чем помогал. Попорченный от соприкосновения с темной душой прежнего владельца, камень светил тускло. Хуже всего было то, что она натыкалась на преграду – чужеродную волю, заклятие, через которое не могла проникнуть, чтобы сомкнуться с естеством раненого.

За ее спиной ожидали очереди сумрачные мужи Шист и Расщепа. Врачи успели скинуть кафтаны, закатали рукава. А на лавке, нарочно пододвинутой, разложили набор костоправных приспособлений, всякое отточенное, граненое, изогнутое, зубастое железо. Врачи готовы были взяться за дело тотчас, едва беспомощная волшебница уступит место у ложа больного. Более округлый, степенной полноты Расщепа и его угловатый, сложенный корявыми уступами товарищ Шист.

Когда Золотинка отстранилась в изнеможении, Шист, удерживая голову больного, поднес к его стучащим зубам стакан маковой настойки. Расщепа принялся разматывать повязку. Врачи изъяснялись отрывисто и неполно, но даже нескольких замечаний было достаточно, чтобы уразуметь их намерения. Именно: выдолбить, выдернуть, вывернуть, вырезать, а при необходимости и выжечь. Оставалось только надеяться, что здравый смысл и природная человечность уравновесят в нужных долях костоправное рвение.

– Боюсь, товарищ, придется отрезать руку, – негромко пробормотал Шист, ощупывая посиневший локоть юноши.

– Инородное тело между лучевыми костями, – сказал Расщепа, ковыряясь в ране железным крюком.

Достаточно было взгляда на прошибленные потом лица врачей, чтобы уяснить себе, как плохо обстоят дела. Золотинка напряженно дышала, ожидая, к чему они придут, и не стерпела.

– Не надо отрезать, прошу вас! – воскликнула она с мольбою. – Пожалуйста, сохраните руку!

– К вечеру, барышня, – раздражительно возразил Шист, – огонь поднимется до плеча. Тогда нечего будет и отрезать!

– По локоть, – пояснил Расщепа, показывая глазами место, где нужно будет отпилить руку.

Бледный, изможденный лицом Юлий мучался, прикрыв веки, вряд ли он сознавал, что происходит. Золотинка сделала усилие, чтобы овладеть собой, и сказала вполне твердо, столь твердо, сколько нашла мужества:

– Подождите до полудня, я говорю! Иначе… будете отвечать головой!

Бедные врачи! Сколько раз они отвечали головой за всякий хрип и сердечное колотье вельможных особ! Они склонялись к тому, чтобы принять к сведению предостережения волшебницы, независимо от того, имела она права на угрозы или нет.

Тогда Золотинка переметнулась к воеводе Чеглоку, который на той стороне очага толковал под стоны Юлия со своими полковниками и сотниками.

– Нужно искать Рукосилову библиотеку, – загорячилась она, – дайте мне людей. Человек десять крепких ребят, придется ломать стену. Иначе до книг не доберешься.

– Щавей, найдете десять? – вскинул утомленные глаза Чеглок.

Они не успели это выяснить… За раскрытой дверью на лестницу всплеснулся вой – яростный, но лишенный внутренней силы – испуганный.

В этот миг отчаяния и неопределенности, вполне понимая, что трещат последние оплоты, под ужасные стенания Юлия, когда дворяне сбились в кучу вокруг Чеглока, ощетинившись, как стая рычащих с испугу собак, Золотинка вспомнила о своей людоедской образине – на губах ее запеклась кровь. Нужно было, наконец, и умыться! Она удовлетворилась кувшином кислого вина. Пока в проходе за дверью лязгали под жуткие крики мечи, слышался остервенелый топот и грохот падения, она наскоро смыла с себя кровь.

Ратники раздались, и в проеме двери выросли очертания воителя, который в одиночку разметал стражу. Витязь не имел головы и сражался голыми руками. Безголового витязя рубили и кололи напропалую, не причиняя ему вреда. Он продвигался по караульне, упавшие расползались из-под тяжелых медных ног.

– Порывай, стой! – крикнула Золотинка, не имея за душой ничего другого.

И медный человек остановился. Порывай или Лоботряс, другим словом.

Где был теперь этот лоб? Расплющенную и свернутую набок голову трудно было уже назвать головой, в смятой башке не различались ни лоб, ни глаза, ни нос. И если Порывай и отличался когда подходящими к такому имени ухватками, то ныне в скрипучей его поступи не осталось ничего порывистого, мерный шаг его наводил тоску мертвенной неумолимой медлительностью. Претерпев падение с каната, Порывай-Лоботряс перекорежился: одно плечо выше другого, тонкий стан прогнулся. Медный человек подволакивал ногу и неважно владел рукой. Грудь его и плечи, медные пясти и локти поблескивали свежими зарубками.

Павшие духом ратники старались хотя бы прикрывать стонавшего княжича. Врачи же, нисколько не устрашенные пришествием истукана, продолжали ковыряться в ране и без успеха пытались выдрать засевший в костях зуб.