Рождение волшебницы

Болван остановился в ожидании распоряжений. Лжевидохин, которого держали два ражих балбеса, был, похоже, совсем плох. Заплывшие глазки щелочками, рот расслабился, а редкие волосы за ушами неряшливо топорщились, вызывая представление о заплесневелых мыслях, которые копошились в плешивой голове.

Так казалось Золотинке, пока она несколько мешкотных мгновений рассматривала чародея. Пользуясь Порываевым попустительством, она достала хотенчик и тогда сообразила, что делать с волшебным камнем, чтобы он не вернулся в руки оборотня. Крепко насадила перстень на ответвление рогульки поуже, а потом, прямо на глазах у Лжевидохина, в дряблом лице которого отразилось запоздалое беспокойство, швырнула хотенчик за угол – он вспорхнул.

После такого предварительного подвига Золотинка окончательно опамятовалась. А оборотень лишь крякнул, словно возражая, и это было все, на что он оказался способен.

Без всякого дополнительного распоряжения Порывай опустил Золотинку на пол, полагая свой долг исполненным. Но девушка пошатнулась и схватилась за медного болвана – ноги не держали. Хватило у нее только отваги стащить с пальца почтовое оловянное колечко Буяна и сунуть его в рот. Она принялась жевать и плющить мягкое олово, чтобы потом проглотить. Немощный чародей, наконец, заговорил:

– Давай меняться, – молвил он дряхлым, пресекающимся голосом. – Поменяемся… понемаемся… понема… – и, запутавшись, задребезжал смешком, мелко содрогаясь.

Боже! Что это было за веселье! Лысая, с плоским теменем голова тряслась, обескровленные губы извивались черной щелью, словно набитые могильной землей. Еще вчера этот человек был полон жадной жизненной силы – жадность осталась, а сила ушла. Издевательский опыт сделал над собой Рукосил!

Золотинка сглотнула сплющенный оловянный слиточек, а Лжевидохин продолжал внятно и злобно:

– Ты возврати мне Паракон, а я тебе Асакон взамен, – он показал желтый берилл Асакона.

Между тем расплющенное олово провалилось в горло и там застряло ни туда ни сюда, Золотинка не могла вымолвить ни слова.

– Что? – торговался Лжевидохин. – Мало? Так я тебе в придачу к Асакону Поплеву отдам. И Мишку Луня сверху кладу. Забирай – не жалко!

Золотинка молчала – в голове был кавардак, во взбаламученном оловом желудке катавасия, измученное тело напоминало о себе синяками, сожженные ладони горели.

Угрюмые балбесы, держащие оборотня на руках, и третий, однорукий факельщик, смотрели тупо, не участвуя в происходящем. Это, верно, от них и не требовалось: разумом тут являлся Лжевидохин, а едулопы служили силой – толстые ноги с кривыми коленями, широкие, как лопаты, ступни, длинные волосатые руки и бугры мышц на плечах. Отступившая до поры в тень Зимка представляла собой обаяние этой сплоченной ватаги.

Зимка и выступила вперед, когда потребовалось обаяние, – ни разум, ни сила Золотинку как будто бы не впечатляли, она упорствовала в молчании.

– Так вот оно что… ужасно рада… что ты с нами, – пролепетала колобжегская красавица, несколько раз изменив выражение. После бодрого начала с оттенком панибратства она склонилась к чистой нежности, которая выразилась внезапным замиранием голоса, а закончила отчетливо проскользнувшим сомнением: с нами?

Затравленно икнув, Золотинка продвинула в горле шершавый кусочек олова, но хотя и справилась, избегла опасности незамедлительно выплеснуть содержимое желудка на шитую золотом юбку Зимки, все равно неспособна была ответить на столь обязывающее приветствие ни единым словом. Двусмысленные мучения Золотинки, которые ярко отражались в ее лице, заставили Зимку примолкнуть. Но ненадолго. Вслед за сомнением явилась, опровергая его, трогательная доверчивость. Зимка коснулась подруги:

– Старый пень, как он мне надоел! Если бы ты знала, что я тут только пережила! – прошептала она, выразительно указывая глазами, кто здесь пень.

– Что такое? – спросил Лжевидохин не без тревоги.

– А чтоб ты провалился! – тихо выругалась Зимка – для подруги, а для всеобщего сведения объявила: – Я говорю ей, пусть скажет, где искрень! Как она его запускала!

– Затаскала? – переспросил чародей.

Зимка нежно приобняла подругу.

– Старый пень ничего не слышит, – сообщила она, ласкаясь. – Ты можешь сказать мне все-все-все! Отныне мы будем держаться вместе, не разлей вода. Как всегда было. Помнишь? А этот болван…

– Да-да, болван, – подхватил оборотень, препакостно хихикнув.

Зимка осеклась. Да и было с чего оторопеть, когда дряхлый старик принялся злобствовать с противоестественной для него силой: – Жалкая душонка! Холуй! Рабское отродье. Он забыл, что такое воля. Медный болван служил Паракону, а девчонка Паракон выбросила! У нас на глазах!

Удушливый приступ злобы едва не прикончил оборотня, он закашлял, пытаясь расталкивать едулопов, которые ревностно держали его на сложенных, как сиденье, руках.

– Напрасно ты так перед девчонкой лебезишь, она уже не опасна – она выкинула Паракон вместе со своим хотенчиком.

Золотинка потерянно пролепетала:

– Кому порывался… повиновался Порывай?

По-своему пораженная сообщением, отстранилась Зимка, глянула на подругу холодно и оценивающе.