Рождение волшебницы

Скоро весь расползшийся по холму стан с бесчисленным уже обозом двинулся берегом Белой в столицу. По воде, в лодках, везли женщин, золото и припасы. Тут уж естественно было потесниться. Как только Зимка обнаружила, что супруги ночуют раздельно, залезла к Нуте в постель и там уютно устроилась.

Войско и весь разношерстный сброд тянулись короткими переходами не спеша. Говорили, что наследник писал отцу, великому государю Любомиру, и получил ответ, и что все недоразумения разрешились. В том смысле, вероятно, что великий государь Любомир и наследник Юлий обошли молчанием главную статью разногласий – Милицу. Но она была, великая мачеха. Разоблаченная ведьма, проклятый принародно оборотень. Она вернулась, воспользовавшись первой же оплошностью престарелого государя, чтобы возвратить себе его дряблое сердце и вместе с ним ложе, престол и власть.

Но вооруженные толпы, возраставшие в числе по мере того, как медлительный поход приближался к Толпеню, понимали намерения наследника как-то по-своему. Ничем иным нельзя было объяснить разудалое зубоскальство у костров, оскорбительные для чести Любомира и Милицы запевки и словечки – непонятно с чего возникшее ощущение победы в не бывшей еще битве.

Явственно ощущавшийся в войсках дух отваги замещал порядок. При всякой попытке распределить людей по полкам концы не сходились. Так, ставши у моста через реку, Юлий насчитал в течение часа четыре тысячи вооруженных людей, но во всех пяти наличных полках по отчетам начальников не набиралось и полутора тысяч ратников.

– Остальные миродеры. Бездомные собаки войны – миродеры, – сумрачно заметил Чеглок, наблюдая застеленную пылью дорогу.

– Как навести порядок? – повернулся Юлий к боярину Чеглоку.

Седой вельможа с обманчивой внешностью простоватого мужика – обширные щеки, нос картошкой, густые разросшиеся брови, которых никогда не касались щипчики цирюльника – имел готовый ответ:

– Повесить пятьдесят человек, государь.

– Почему ж именно пятьдесят?

– Вряд ли вам будет по силам повесить пятьсот.

Юлий вскинул глаза. Взгляд его выражал укор, которого даже Чеглок, давно огрузневший душой и телом царедворец, не мог не почувствовать. Впрочем, умение читать в сердцах государей всегда входило в число обязательных учебных предметов для придворных, а Чеглок уж был далеко не школьник. Последние дни и недели боярин присматривался к наследнику со все возрастающим удовольствием.

– Государь, – негромко молвил он, оглянувшись так, что полковники сразу же сообразили придержать коней, – государь, – повторил он, когда спутники отстали, – люди пойдут за вами, если поверят, что вы готовы идти до конца. Они ждут, что вы снимите с них груз сомнений, неопределенности, да и совести тоже. Да – совести. Это участь вождя – все принять на себя.

– Я понял. А кто снимет с меня мои грехи? Тяжесть преступлений, которую вы хотите на меня навьючить?

– Они и снимут.

– Кто?

– Да они же – толпа. Они простят вам все за успех.

Юлий сдернул светлую шапочку с пером, обмахнул испарину с лица и натянул шапочку снова, еще плотнее, на самый лоб.

– Чеглок! Я не буду воевать с собственным отцом. Ни при каких обстоятельствах.

– Я это уже понял, государь, – вздохнул Чеглок. Они встретились взглядами, юноша и матерый, почти седой мужчина: посмотрели так, словно не было между ними пропасти в тридцать лет. – Только прошу вас, государь, – молвил воевода, еще раз оглянувшись на отставших спутников, – не говорите об этом никому, кроме меня.

Юлий хмыкнул, не удивившись просьбе.

– Боюсь, Чеглок, вы ошиблись, если сделали на меня ставку.

– Поживем – увидим.

Большая белая карета восьмериком подкатила к войсковому стану на h исходе четвертой недели похода. Карета прибыла из столицы.

Кони стали, проворные гайдуки разложили подножку, и тогда, глянув по сторонам, бледный, как от морской болезни, выбрался на волю из атласного чрева колымаги молодой человек в черном.

Наряд его составлял пышный полукафтан черного бархата и черные чулки под самый пах, шею обнимал узенький воротник накрахмаленного полотна. Вместо меча или другого оружия юноша имел для обороны от мирских напастей свисающие из-за пояса четки. Рудого цвета кораллы на тесьме, увязанной в золотое колесо Рода, составляли единственный предмет роскоши, который позволил себе прибывший.

Это был младший брат Юлия, сын великого князя Любомира Святополк. Ступив на твердую землю, он обтер кисти рук друг о друга, – так тщательно и неторопливо, что в этом случайном как будто движении угадывалось нечто от ощущения греховной нечистоплотности. Потом оглядел стоящий на дороге и по обочинам ее в потоптанной пшенице обоз и тогда уже, распознав в толпе брата, направился к нему, улыбаясь тоненькими морщинками.