Рождение волшебницы

Уперся и Юлий со своими приверженцами – ни туда ни сюда. Завязла в плотном теле толпы и вторая, тоже запряженная восьмериком крытая карета. А перед соборной церковью видны были латы и копья безнадежно застрявшего отряда конных витязей. Это были латники полка дворцовой стражи, они пытались продвинуться через толпу к государю. Да и сам Святополк, нововенчанный государь, лишился свободы, потеряв надежду выбраться из людской громады, и не смел оставить опостылевшее ему дело. Принужден он был безостановочно расшвыривать деньги в ненасытное, жадное, но безответное людское месиво.

Обессилевшей рукой бросил он еще горсть золота и остановился. Отряд дворцовой стражи – добрых сто копий – виднелся все там же, правее медных дверей собора. Не двести шагов – разливанное разноцветье шапок отделяли стражу от своего государя. А с другой стороны – камнем докинуть можно! – высился на коне ожидающий рокового часа Юлий в окружении головорезов, изменников и убийц без чести, без совести, без бога в сердце.

– Жизнь моя в руце божией! – истошно вскричал Святополк. Толпа притихла. – Брошен на произвол мятежников… – Он не мог продолжать, схватился за грудь и оглянулся на далекие копья стражи.

Горестный стон его был услышан и понят: возглавлявший сотню дворцовых латников полковник Ивор отдал отчетливый, сдобренный бранью приказ, и латники пустили в ход оружие – мечи плашмя и копья тупым концом, плетки – что пришлось. Они принялись колошматить по головам, плечам, рукам и локтям, затылкам и спинам, озлобляясь от крика и проклятий, – народ завопил благим матом, заголосили женщины, верезжали дети.

И не могли расступиться. Невозможно было пробить неподатливое тело толпы, пусть и в мыслях не державшей сопротивления. Шагом и полушагом, четверть шажочками пробивались латники. И что страшно – вопили избитые до синяков и крови, подавленные лошадьми исходили стонами, а народ – двести тысяч заполнивших площадь человек – молчал и не двигался.

Святополк порывисто озирался, мнилось ему, что с мрачным «расступись!» пришел в движение Юлий и повел своих головорезов. И напрасно Святополк искал помощи и спасения, никого он не различал, не удерживал в сознании ни одно лицо – все представлялось ему безликим враждебным скопищем, какой-то ворочающейся громадой.

Он кинулся к бочке, обеими руками нагреб серебра и швырнул на пути Юлия. Тусклый блеск сыпанул со звоном и шелестом – по головам… И ни единый человек не пошевелился.

Стало жутко.

– Кидайте, говорю, что вы! – прошипел Святополк ревущим сестрам. – Хотите, чтобы вас зарезали, как овец? – нагнувшись за узорчатые грядки колымаги, так чтобы не было видно с площади, он ущипнул Раду за ногу. – Перестань, говорю, кидай! Юлий ничего не простит!.. Никому… Да что!.. Кидай!

Но Рада ревела, не замечая ни щипков, ни оскорблений, и только подергивалась, когда больно было. Святополк терял голову, не зная, на что решиться. Оставив бесполезных девчонок, он набрался храбрости встать. И увидел головорезов Юлия. А конники Ивора вязли в ревущей толпе и, что хуже всего, распались, не удержавшись единым целым. Окруженные неспокойным морем людей, озлобленным и ревущим, не дерзая уже работать плетками, латники старались только удержаться в седлах. И сомнений не могло быть, что значило бы для них падение.

– Юлий – это война! – вскричал Святополк во всю глотку. – Святополк – мир… благоденствие… – надсадный голос безнадежно глох среди ужасающих воплей избитых. – Не по своей воле Святополк принял венец! Не по своей – нет!.. А Юлий – это голод, разорение!., разврат!.. Я обещаю!..

И остановился, в отчаянии сознавая, что все не то и не так. Святополк умел говорить хорошо и складно, умел говорить долго – нужно было только, чтобы его почтительно слушали. Сейчас он дрожал, ничтожный и жалкий перед необъятной мощью людской громады. А рядом, выматывая душу, прощались с жизнью, голосили три обезумившие, ни на что не годные дуры!

– Гони! Пошел! – вскричал Святополк и двинул кулаком в толстый кучерский зад.

– Куда?! Господи! – возроптал кучер, теряясь от необходимости возражать государю. Испуганная ряха его выражала готовность повиноваться, но руки, подбирая вожжи, тряслись. Не говоря ни слова, Святополк несколько раз – злобно и часто – ударил жирную бесчувственную спину.

– И-эх! Прости, господи! – взмахнул кучер кнутом, зажмуриваясь, чтобы не видеть застрявших в долгой, на сорок шагов упряжке людей, и огрел – лошадей и народ без разбора.

Сидевшие на каждой второй паре вершники ощущали тесноту своими коленями и не смели погонять, но обеспокоенные лошади, давно уже приседавшие, прядавшие ушами, рванули вразнобой, возбуждая друг друга ржанием и храпом, – упряжка дернулась. Кто-то вопил, что-то трещало и хрустело. Ошалев от ужаса, вершники быстро остервенели и пустили в ход плетки – под общий, сплошной стон колымага тронулась, дергаясь и вздрагивая. Она не продвигалась – продавливалась, медленно и жутко, толчками продиралась сквозь живое тело толпы.