Рождение волшебницы

– Послушайте, милый котик, – дрожащим шепотком заговорила Нута, – не обижайтесь, только не обижайтесь… но вы чуть-чуть прихвастнули и приврали. Нельзя этого во дворце, нельзя. Никак.

– Ни слова больше! – вскричал Почтеннейший, напыжившись. Желтые глаза засверкали, и шерсть стала дыбом. Благородное негодование душило его. – Я, возможно, и дам согласие сопровождать вас в Мессалонику, но хотел бы сразу же объясниться: я никогда не лгу! Не имею такой привычки!

Ступени треснули и сорвались вниз, увлекая с собой в тартарары три обомлевшие души…

Это было величественное зрелище для тех, кто наблюдал чудовищные судороги дворца со стороны: просела и рухнула устремленная вверх множеством стрельчатых подпор башня. Тяжким стоном отдался в поднебесье грохот обвала, языки пламени объяли облако пыли, что поднялось над горой обломков. Огонь бушевал в обнаженных внутренностях дворца, который, однако, продолжал расти. Сильный порыв ветра отбрасывал дым, обнажая каменную резьбу, сквозные, похожие на серебряную скань ограждения гульбищ и выставленные в нишах изваяния. Дворец рождался в мучительной, казалось, не предрешенной еще заранее борьбе огня и камня.

Завораживающее столкновение стихий, смутные ожидания и соблазны удерживали людей в опасной близости. Порою пламя крутилось смерчем, катился тягучий оглушающий рев, так что закладывало уши. Какое-то восторженное легкомыслие удерживало людей в саду. Утверждали, между прочим, что настоящей опасности нет, пожар, захватив усадебные постройки и насаждения, не сможет распространиться за пределы обводного рва, наполненного водой, которым еще весною защитили усадьбу от искреней. Так что не поздно еще и отступить, это всегда можно.

Нигде не чувствовалось единой целенаправленной воли. Сотники кричали всем уходить за ров. Люди дворецкого гнали челядь спасать что можно из палат и хозяйственных построек усадьбы. На дорогах в беспорядке теснились кареты, кучера и ездовые бранились, пытаясь вывернуть в объезд через заросли. Противоречивые распоряжения мелких чинов не исполнялись.

Ничего не делалось и для того, чтобы оградить блуждающий дворец от своекорыстного любопытства иноземцев. В бездействии великий государь Рукосил-Могут расположился на плечах едулопов в высоком покойном кресле. Вокруг носилок собрались ближние бояре и окольничие. Особое место среди них занимал главный военачальник страны конюший Дермель, молодой человек лет тридцати пяти, весь в серебре и голубых бантах, курносое лицо его с тенью усиков над губой обращало внимание бесстрастным спокойствием хорошо владеющего собой и готового на все, то есть несклонного к бесплодным колебаниям человека. Кравчий Излач, выражая, вероятно, настроения более осмотрительных, пожилых и благоразумных вельмож, часто поглядывал на государя в надежде услышать такие речи, которые позволят всем, кто не рвется за славою, удалиться от опасности.

Но Рукосил молчал, угрюмо наблюдая судороги дворца, в которых чудились и боль, и ярость.

Опаленные жаром верхушки деревьев вблизи дворца уже горели, огонь медлительно распространялся против ветра, и даже там, где находился Рукосил – в конце широкой просеки за прудом, – ощущалось испепеляющее дыхание огненной бури.

– Великий государь! – решился обеспокоить Рукосила конюший Дермель. Он продолжал, встретив вопросительный взгляд: – Я полагаю необходимым поднять оба полка конных лучников, чтобы обеспечить в Попелянах порядок. И понадобится от трех до пяти тысяч человек посошной рати, горожане и мужики с дубинами. Нужно оцепить обводной ров, чтобы ни один искрень не прорвался к столице.

Государь рассеянно покивал, как старый человек, занятый больше привычными мыслями, чем собеседником, и заметил, указывая, что вполне понял предложение конюшего:

– Насчет посошной рати передайте земству мой приказ. И сейчас же возьмите людей, всех, кого найдете, для оцепления.

Конюший в сопровождении дворян удалился, а Лжевидохин опять уставился на огонь. В застылом взгляде его не было ничего, кроме мстительного удовлетворения и, пожалуй, усталости, той непобедимой усталости, которая так часто настигала оборотня среди трудов. Он уставился на пожар взглядом не способного ни к какому умственному усилию старика. Пожалуй, он испытывал изрядный соблазн вздремнуть. Под сонным взглядом Лжевидохина пылающие двери портала (внушительные ворота, в которые могли бы въехать четыре всадника в ряд) грохнули изнутри, тяжелый резной створ слетел с петель – из ревущего огнем чрева дворца ступил объятый пламенем человек. Дрогнули придворные, но и Рукосил затрепетал, схватившись за поручни. Острое ощущение опасности пробудило жизнь.

Огненный человек неуклюже спустился с лестницы на выгоревшую траву перед дворцом и двинулся краем просеки в направлении Рукосила. Высокое пламя, закрывавшее его с головой, опало, обращаясь в копоть и дым. Издали казалось, что человек вышел из огня нагишом, обожженный докрасна, до жара. Бояре переглядывались, не смея спрашивать у государя разъяснений. Рукосил же испытывал сильнейшее недоумение. И выжидал.