Рождение волшебницы

Казалось, все было готово. Так ощущала это Золотинка, и так ощущал это, наверное, Лжевидохин, он перегнулся через закраину носилок, чтобы отдать приказ: «Загоняйте!»

Уже не выбирая выражений, избранных пригласили заходить. Золотинка была в числе последних, но удержалась от искушения обернуться. Она и так знала, что Лжевидохин, полный сомнений и соблазнов, тревожно приподнявшись на ложе, провожает испытателей смятенным взором. Он колебался и трусил… трусил как Лжевидохин – старый и больной, впавший в малодушие оборотень. Рукосил… нет, тот бы не колебался там, где на кон поставлено будущее.

Внутри дворца избранные толпились у входа возле открытой наружу двери с явным намерением ринуться вон при первых же признаках разрушения. Пока дворец стоял нерушимо. То и дело оглядываясь на открытую в жаркий солнечный день дверь, люди медлительно расходились между колонн, в прохладный покойный полумрак.

Золотина стояла с тревожным сердцем, ожидая Лжевидохина. Занятный человек вошел во дворец с воли, когда большая часть избранных уже рассеялась по закоулкам. Жестом ухаря подкрутив ус, он раздвинул ноги и стал, взявшись руками за борта расстегнутого на груди кафтана. То была поза полного отдохновения. Казалось, случайный человек этот не имеет отношения к запущенным на убой праведникам. Что тут же с треском и подтвердилось.

Незнакомец содрогнулся от макушки до пят, усы отскочили вместе с лопнувшей кожей, и явился бритый толстяк, который хмыкнул, как человек, совершивший в обществе досадную, но простительную оплошность.

– Порядок! – вполне удовлетворенный происшествием, обернулся он к кому-то, кто ожидал перед дверью, не входя во дворец.

– Получилось? – спросили оттуда.

– Как по писаному! – самодовольно сообщил бывший оборотень.

Золотинка напряглась, ожидая несчастья. Она почти не вздрогнула, только губу закусила – сложенный каменными плитами пол треснул с необыкновенной легкостью, толстяк ухнул вниз, судорожно растопырив руки, чтобы уцепиться за падающие вокруг глыбы. С оглушительным грохотом обвалилась часть потолка и стены, и товарищ толстяка, что поджидал его на крыльце, едва удержался на краю обрыва.

Благодушный толстяк погиб для опыта. Он и оборотнем-то обращен был, может статься, по случаю – попробовать, разведать.

Опираясь локтем на ложе, слованский чародей всматривался в пролом так, словно тщился прочитать в клубах пыли свою судьбу. Никто из ближних, что стояли рядом с носилками, не смел выступать с подсказками. Разве что с самыми необходимыми, имея в виду благополучие и достоинство князя.

– Государь! Не следовало бы стоять так близко, – молвил суровый вельможа в погнутых медных доспехах с отметинами от вражеских стрел и даже, возможно, копий. – Если дворец обрушится… вряд ли тут кто уцелеет…

– А ты, Измирь, – огрызнулся Лжевидохин злобно, – пойдешь со мной!

На грубо высеченном загорелом лице Измиря ничего не отразилось – он поклонился. А Лжевидохин тотчас же, словно ему нужно было обозлиться, чтобы через что-то внутри себя перешагнуть, погнал едулопов к проему.

– Стой! – вскричал оборотень тут же, едва первая пара носильщиков вскарабкалась на обломанное крыльцо. – Пошел вон, Измирь! К черту! Проваливай, собака! У тебя черная душа! Ты перебил пленных под Ситхинуком после того, как поклялся отпустить всех за выкуп. Где выкуп, Измирь?! На какие шиши ты построил дворец в Толпене? Убирайся, страдник, и знать тебя не хочу! Тьфу на тебя! – Лжевидохин и в самом деле плевался – слюна летела с бледных до синевы губ. – И пошли, пошли, сукины дети! – погонял он опять едулопов, а потом едва ли не шепотом, весь сжавшись, приказал: – Вперед…

Измирь смиренно отступил, а зеленые уроды колебались – впервые, кажется, со времен их сотворения. Они скалились, как учуявшие тревожные запахи волки. Но ступили на край ямы – повинуясь понуканиям хозяина, той высшей силе, перед которой отступали подсказанные звериным чутьем предчувствия.

Носилки, едва не опрокинувшись, миновали провал, и Лжевидохин оглянулся: на воле толпились бледные вельможи, которые, как жизни и смерти, ожидали распоряжения входить или не входить.

Но чародей уже ничего не успел. Стена срослась почти мгновенно, каменная рябь загладила яму, не осталось и следа от пролома, не было двери – ровная кладка там, где только что зиял вход… или выход.

Новое потрясение едва не вышибло дух из старого оборотня. Едулопы, все четверо, что стояли под шестами носилок, рассыпались ворохом визжащих черных комков и какой-то колючей дряни. Вдруг развалился один, тотчас другой – носилки упали боком, придавив крысу. Скопище визжащих крыс бросилось рассыпную. Если Лжевидохин не расшибся при падении, то только потому, что носилки брякнулись на груду жестких, но упругих колючек. Это был чертополох.

Замешанные на чертополохе крысы: вот кем оказались в действительности едулопы – изобретательное творение Рукосилова чародейства.