Рождение волшебницы

…Очнувшись в тесноте, он приподнял тяжелую голову и увидел далеко под собой затонувшее в серебристой мгле дно равнины. Непроницаемой чернотой угадывалась река.

Значит, это была ночь.

Потом он осознал, что лежит в толще башенной стены, в бойнице над пропастью. Падая, он полоснул кинжалом по руке, тянувшей его в бездну… Трудно было только понять, сколько времени пребывал он в глубоком обмороке между звездным небом и залитой лунным светом землей.

Юлий отполз назад. Проем ведущей вниз лестницы различался слабо — свечи там, в этом жутком чертоге, догорели, кроме, по видимости, одной или двух. Он нашел спуск и на последних ступеньках сорвался.

С восходом солнца его нашли в беспамятстве под окнами Громоловой спальни.

Что произошло с вашим братом, государь? — раздвинув людей, которые несли Юлия, заговорил растрепанный бородатый вельможа в сбившейся набок шапке.

Юлий узнал одного из ближних бояр, хотя и не вспомнил имени.

— Он умер.

От этих безжалостных, только что пришедших на ум слов Юлий ослабел и откинулся на придерживающие его руки.

— Отчего умер? Что за причина ужасному несчастью? — со странной, неуместной осторожностью спросил вельможа.

— Его отравила мачеха, — сообщил Юлий, подумав. Нужно было напрягаться, чтобы извлечь определенную мысль из всей этой сумятицы в голове, поэтому он держался самого простого и очевидного: его отравила Милица.

Изменившись в лице, боярин оглянулся.

— Она погубила маму, — пояснил Юлий. — Теперь Громола. Теперь она погубит меня. Я не хочу. Скажите Милице, мне ничего не нужно. Мы с Обрютой уедем. У него брат в деревне. Однодворец. Я хочу уехать с Обрютой, — повторил Юлий, проникаясь надеждой, что это действительно возможно. Особенно, если просьбу услышит тот, третий человек, на кого боярин оглядывается.

И точно: боярин обернулся опять, словно безмолвно с кем-то сверяясь, что говорить и спрашивать.

— Позвольте, княжич: Громол скончался. Вы словно бы и не удивились смерти наследника. Вы предъявили вашей мачехе великой государыне Милице ни много ни мало, как обвинение в государственной измене… Вы, что ли, собственными глазами видели, как государыня совершила мм… именно те действия, которые вы ей приписываете? С ваших слов я вынужден заключить, что великая государыня Милица отравила наследника престола.

— Ничего подобного. Я не говорил, — возразил Юлий. Он безнадежно путался.

— Что ты мелешь? Вздор! Как ты смеешь! — вскричал стоявший за спиной у боярина отец, губы его тряслись. — Кто отравил?

Дворяне со строгими, каменными лицами держали Юлия на руках.

— Громол спрятал девушку. И упыри. Они Громола не тронули. А девушка зацеловала его до смерти и выпрыгнула в окно. Она теперь… в пропасти.

— Несчастный повредился в уме! — с озлоблением вскричал Любомир, оглядываясь на бояр. — Девушка? Зацеловала? Ты тоже там целовался с девками?

— Да…

— Но остался жив! — жестко перебил отец. — Ты остался жив, ты — слюнтяй! А Громол… мое солнце… — закрыв лицо, отец судорожно разрыдался.

По знаку боярина Юлия понесли.

Когда он оправился, то обнаружил, что находится под стражей в одном из покоев Большого дворца.

Это была библиотека — двойной высоты комната, заставленная книгами до потолка. Толстенные тома в кожаных переплетах занимали все стены сплошняком, включая и промежуток между окнами. Библиотека оказалась, по видимости, единственным помещением, какое можно было без ущерба для дворцового обихода назначить местом заключения малолетнего узника. Большая часть книг, однако, была за отсутствием лестницы Юлию недоступна. Те же, которые можно было достать, взобравшись на стулья, состояли, как обнаружилось, из рукописных и печатных сочинений на неизвестных языках. Сплошная тарабарщина. При всей своей начитанности, Юлий правильного образования не получил и до двенадцати лет сумел сохранить в неприкосновенности исконное, природное невежество в обширнейших областях знания.

К тому же много томительных дней должно было миновать, чтобы он снова почувствовал влечение к ученым занятиям.

Сначала Юлия держали в другой комнате, и там его допрашивали государевы следователи — бородатый боярин, чье имя оказалось Деменша, окольничий Селдевнос и дьяк Пятин. Деменша зачитал составленные, несомненно, отцом вопросные статьи, а Юлий, путаясь, отвечал. Дьяк добросовестно заносил на бумагу все те смеху подобные сказки, которые княжич считал необходимым сообщить в ответ на поставленные ему вопросы. Что касается окольничего Селдевноса — тот два с половиной часа промолчал, жалостливо вздыхая. Потом княжича оставили одного, и он стал ждать, когда его отравят или удушат.

Смерть Громола прошла для него, как в дурмане. Целые часы и дни проводил он в тупом бездействии, не находя в себе сил переживать несчастье заново. Известие о похоронах брата почти не взволновало его, а звуки печальной музыки, проникавшие сквозь свинцовые переплеты окон, вызывали страдальческое желание тишины. В ту пору как раз, кажется, его и перевели в библиотеку.