Рождение волшебницы

Сверкание свечей в золоченых канделябрах, роскошная обстановка, шелк и парча. Громол, в рубашке и легких штанах, лежал навзничь на низком и широком ложе, голова его покоилась на коленях полуодетой девицы. Она держала юношу, накрыв распущенными врозь пальцами и лоб, и глаза. А сама глядела на непрошеного гостя — без удивления, без гнева, без робости. Без всякого живого чувства. Пристально. Как смотрит осторожный зверек, который не имеет еще непосредственной причины обратиться в бегство. Девица молчала, не выказывая ни малейшего желания заговорить. Громол — невозможно было понять, в каком он состоянии, сознает присутствие брата или нет — оставался неподвижен. А Юлий, тот просто онемел.

Поодаль от ложа, ближе к заставленному едой и питьем столу дымилась бронзовая треногая жаровня, испуская струившуюся вверх гарь. Гарь, может быть, и вызывала тупое одурение, которое охватило Юлия.

В неотвязном взгляде девицы мерещилось нечто лисье. Она не была красавицей, эта невысокая, чистенькая, безупречного сложения девушка с тонким станом и крепкими бедрами — лицо ее нельзя было назвать красивым. То была хорошенькая мордочка. Ладненький носик девицы едва ли можно было назвать лисьим, но общее впечатление подавшейся вперед рожицы создавали скошенные лоб и подбородок, припухлые щечки и выпуклые надбровные дуги. Разделенные надвое мелко завитые волосы лежали плотно и ровно, как гладкая шерстка. Из одежды девица имела на себе рубашонку тончайшего шелка, которая нисколько не скрывала ее округлых прелестей.

— Заходи, раз пришел, — молвила девица, не улыбнувшись. Таким спокойным, радушным и сдержанным голосом встречают давнего знакомца. — Заходи, Юлька. Я столько слышала о тебе от Ромки, что, право же, просто влюбилась. А он тебе ничего обо мне не рассказывал?

Сам Ромка, то есть Громол, лежал на спине в полнейшем оцепенении, глаза устремлены вверх на зависшую слоями гарь от жаровни. Лицо его необыкновенно заострилось и пожелтело. Щеки так страшно провалились. А лоб, обтянутый истонченной кожей, казался костяным. Взглянув на брата внимательней, Юлий с испугом осознал, что со времени предыдущей встречи брат ужасно сдал, подточенный все той же неведомой болезнью. В облике явилось нечто безжизненное.

Девица подвинула на своих гладеньких, полных коленях изможденную голову наследника со всклокоченными волосами и приласкала, проведя по щекам кончиками пальцев. Казалось, длинные жемчужные ногти должны были оставлять на сухой коже юноши царапины. И у нее были длинные, словно только что выросшие, не бывшие еще в употреблении, необыкновенно белые зубы.

Она приподняла патлатую голову Громола, чтобы высвободить колени и подняться. Брат зашевелился, замычал, он, кажется, не хотел отпускать девицу, как расслабленный ленью ребенок, потянулся за ней вслед. Она же, нисколько не стесняясь Юлия, бесстыдно припала на грудь Громола и впилась губами в губы. От этого поцелуя брат, почудилось Юлию, передернулся, как обожженный, засучил ногами, в то время как девица, навалившись грудью, держала его под собой и сосала губы. Приметная судорога пробежала по телу, Громол перестал сопротивляться и затих. Обмяк.

Невыносимо долго длился этот чудовищный поцелуй. Кружилась голова, Юлий страдал, вцепившись в обочину лестничного колодца.

— Вот! — приподнялась девица, бурно вздыхая. Лицо ее побагровело. — Спи, дурашка! — и быстро прикрыла брата сиреневым покрывалом. С головой, так что снаружи осталась только безжизненно упавшая на пол рука. Складки мягкой ткани облегали плоское, с запавшим животом тело, остро торчал запрокинутый подбородок.

Скованный необъяснимым холодом, Юлий зачарованно следил, как девица, едва отдышавшись, вспорхнула — с несколько тяжеловесным изяществом — и, ступая босиком по ковру, перебежала, чтобы вытянуть его из колодца:

— Иди сюда.

Ей пришлось нагнуться, и глазам Юлия явились уголки рта, запачканные каким-то алым сиропом. Девица непринужденно облизнулась.

— Ну, что уставился?.. Ну же, поднимайся!

Не различая в этом игривом щебете смысла, Юлий повиновался не словам, а действиям: девица вытянула его на ковер. Оказалось, что она нисколько не превышает мальчика ростом и, будучи вполне одетой, могла бы сойти за сверстницу.

— Юлька! — молвила она с пугающим блеском в глазах. — Вот ты какой! Ах, Юлька! — простонала она, начиная изнемогать, горячее дыхание ожигало щеку… — Ведь я же люблю тебя — как давно! — острые ноготки ее вонзились в запястье Юлия при первой же попытке высвободиться. — Я вся сгораю от страсти, — добавила она несколько суше, нетерпеливо и даже как бы с угрозой. И потом сразу, не давая опомниться, грубо привлекла мальчика, жарким полуоткрытым ртом обхватила его растерянные губы и впилась.

Что это был за поцелуй! Юлий хранил в памяти ласки матери. И потом однажды он сумел уговорить свою юную подружку Колышку и сорвал несколько волнующих, тревожащих воображение поцелуев… Но это! Этот жестокий ожог, тянущая зубная боль! Горячие губы девицы припеклись и тянули нечто из самого его нутра, лишая дыхания, выматывая душу.