Рождение волшебницы

Теперь, присматриваясь, она обнаружила вдобавок — ах, как заныло сердце! — что картины представляют собой улицы далекого города Дравлики, которые видела она когда-то из окошек кареты, столицу прекрасной Мессалоники. Изящные дамы в парче и жемчуге… Не менее того прекрасные юные кавалеры… Люди эти как будто бы были счастливы… или собирались быть счастливы, хотя Нута в толк не могла взять, что же они все-таки изображают, где видела она эти лица, эти дворцы и это небо?

Поворачиваясь с запрокинутой головой, Нута вдруг сообразила, что забыла о зияющем рядом провале. Она глянула, чтобы не оступиться — провал исчез. Зеркальные стены и двери множили дали. В этих хрустальных застенках являлись и пропадали то рассеченные пополам, то удвоенные, многократно повторенные люди. Видения эти, однако, не были заключены в хрустале навечно. В чем Нута и убедилась, когда дородный человек с окладистой бородой, в золотой чалме на голове, в цветастом долгополом кафтане вышел из застенка и заговорил. Сначала Нута узнала голос, а потом грязные босые ноги под полами атласного кафтана.

В широком лице его, неожиданно благообразном, лице патриарха… (несколько диковатого патриарха, потому что из-под золотой чалмы топорщились всклокоченные на висках, нечесаные и сальные волосы) светилось достоинство, которое заставило Нуту усомниться, точно ли она видит перед собой плешивого купца. Того, что купил ее за пару продранных башмаков. Купец поклонился.

— Простите, сударыня… Как вспомнить без отвращения чудовищное непотребство?.. Вы понимаете. Там… — он показал куда-то в зеркала, которые многократно возвратили ему жест, — там… в этом стойбище дикарей. Не подберу другого слова. Гадко… подло… недостойно… Одно могу сказать, я уже наказан, наказан жестоко и справедливо — вашим презрением… — он запинался, как истинно взволнованный человек. — Теперь я могу сказать, что полюбил вас в тот самый миг, когда услышал… когда получил предложение купить вас, сударыня.

— Как благородный человек, — возразила Нута, — вы поймете, если я отвечу, что признательна вам за откровенность и… не могу… конечно же, не могу принять вашей любви.

Несколько слонявшихся из двери в дверь ротозеев уже прислушивались к разговору и подошли ближе, чтобы не упустить сказанного. Люди эти нисколько не мешали Нуте, так же, как не мешали купцу, она испытывала такое обнажение чувств, что ничего не боялась.

— Здесь много золота, — сказал купец с некоторым усилием, словно пытаясь взбодриться. Он выгреб из кармана пригоршню драгоценных камней и узорочья.

— Они обратятся в золу, — прошептала Нута, но купец не слышал или не верил.

— Тут хватит, чтобы начать дело заново и даже расплатиться с долгами. Как много сумел бы я совершить, если бы вы, сударыня, почтили меня своим расположением. Кто вы?

— Я мессалонская принцесса и первая жена безвременно погибшего государя Юлия. Можно сказать, я вдовствующая слованская государыня, — печально усмехнулась Нута. — Я и сейчас люблю Юлия. Может быть, только память. Но это уж все равно. Для вас это будет все равно.

Он и поверил, и понял. Признание Нуты никого здесь как будто не поразило своей диковинной, красочной стороной. Простоволосая женщина с темными от утомления глазами, которая страстно переживала за обоих, заглядывая Нуте через плечо, вздохнула, глаза ее затуманились жалостью и сочувствием: вот ведь какая штука — принцесса! Нута и сама едва сдерживалась, чтобы не разрыдаться от странного, повелительного умиления.

Раскатистый низкий грохот, от которого дрогнул пол, заставил всех встрепенуться.

— Опять… что-то обрушилось, — сказала Нута, вздыхая от полноты чувств. — Дворец начинает рушится. Надо уходить. Не будет это все стоять вечно. У нас в корчме Шеробора странники… они видели блуждающий дворец под Яблоновом. Говорили, не прошло и часу, как все рухнуло и сравнялось с землей.

Напрасно Нута взывала к разуму, на нее глядели с улыбкой, с доброй, милой улыбкой, с какой внимают ребячьему лепету. Вдумчивый мужичок, тощий и загорелый до черноты, в сермяжном зипунчике, заглядывал заморской принцессе в глаза с каким-то особенным строгим вопросом, значение которого трудно было, впрочем, понять — все они, кто внимал Нуте, не чуяли и не понимали опасности. Настойчивость ее вызывала досаду.

Ничего не добившись взглядом, мужичок отошел к раскрытым дверям, где раздавались возгласы и смех.

— Да идите сюда! — позвал он с воодушевлением, отчасти деланным, видно, он чувствовал обязанность развеять дурное настроение принцессы. — Вот потеха: жратвы сколько — зажрись!.. Ай, что делают, черти!