Рождение волшебницы

Все ж таки Крынк уставал плевать, он надсадно хрипел и пусто харкал без слюны, а деревце, огромное уже дерево локтей двадцать в высоту, не уставало расти. Верхушка его — вся в цветах и в плодах! — победно вознеслась над краями провала, заполоняя собой все вокруг. И вот могучий персик вынес Золотинку на свет, и Крынк напрасно хрипел, от усилия весь багровый, всё «тьфу!» и «тьфу!» Бесплодная злоба лешего обратилась пересохшей желчью, и он отступил — измученный, ошеломленный и озадаченный. Кто знает, может быть, восхищенный.

Золотинка оказалась на спасительной тверди. Возможно, в дуроломной башке лешего совершалась трудная и важная работа — острые волчьи уши его шевелились, как бы пережевывая засевшую в голове мысль, но она не видела нужды дожидаться, что из этого выйдет. Вывернутая на левую сторону рубашка защищала ее от новых причуд лешего, а впереди, с южной, подсолнечной стороны, посветлевший лес обращался знойным, желтеющим полем — то были границы владений Крынка.

Золотинка заспешила к солнцу, сдерживая естественное желание бежать, и когда уж ступила за последние березки и осины, оглянулась.

— Привет от Лопуна! — крикнула Золотинка лесу, но никто не откликнулся.

И, сколько ни вглядывайся, не видно было ни скособоченного великана с волчьими ушами, ни безобразной проплешины, на которой буйствовал диковинный чужестранец персик, — все поглотил мягкий зеленый шум. Как не было.

Судя по всему, за какой-нибудь час Золотинка отмахала почти что пятьдесят верст — от избушки в дебрях Камарицкого леса до южных его пределов. Неплохо для начала. Впереди, однако, оставалось еще два раза по столько: верст сто до Межибожа. А если считать со всеми поворотами да немалый хвостик от Межибожа до блуждающего дворца — сто сорок, сто пятьдесят верст. Места тут были всё богатые, густо населенные и распаханные, с давно сведенными лесами, тут не полетишь кувырком через города и веси, всякие нахальные способы передвижения заказаны.

Золотинка прибавила шагу, благо осталась она налегке, без вещей: с пустой котомкой и даже без шапки — все растрясло над лесом. С высокого, поднятого над полями холма она увидела большую проезжую дорогу внизу и кресты у росстани… Обвисшие на крестах тела распятых едва угадывались. Она вздрогнула. Люди эти могли быть живы.

По разбитой дороге волочилась мужичья телега, пыльною вереницею брели калики перехожие в белых рубахах. Собака, что провожала телегу, пугливо оглядывалась на хозяина. Сбросив оцепенение, Золотинка скатилась вниз, под откос, и нашла на обочине дороги бессильно присевшую, изможденную голодом нищенку.

— Ничого не ведаю, внучок. Ничого. Старая я, старая, — подняла женщина голову.

Распятые на крестах люди, однако, давно уронили головы и были мертвы; в душном пыльном воздухе разило сладковатой вонью. С невольным облегчением Золотинка оставила позади кресты, прибавила шагу и догнала путников.

Из отрывочных замечаний, выразительных вздохов и восклицаний она мало-помалу уяснила, что распятые на крестах преступники были последователи еретического князя Света, под именем которого, как говорили, скрывался беглый монах из Сурожа. «Просветленные» проповедовали всеобщее возрождение, очищение от скверны, общность имущества, бескорыстие, братскую любовь и особенные свои надежды возлагали на Палаты Истины — блуждающие дворцы, которые должны были покрыть собой всю землю. Попутчики ее много чего знали об учении князя Света, но ничего не говорили и, значит, ничего не слышали о последнем дворце под Межибожем. Катившаяся с юга весть, выходит, не достигла здешних краев, и Золотинка опять прибавила шагу, обогнав уныло тащившуюся телегу.

Необыкновенная, целеустремленная резвость коренастого мальчишки в разбитых лаптях, конечно же, заставляла задуматься недолгих попутчиков и встречных. В деревнях, почуяв пигалика, трусливо брехали собаки, провожали Золотинку за околицу рассыпанной сторожкой стаей. Брошенные по страдной поре старухи и старики сурово глядели из-под руки, вспоминая, когда, дай бог памяти? видели последний раз пигалика и какие происходили потом несчастья. Но Золотинка понимала так, что дворец все спишет. Она спешила бегучим шагом и не могла придумать, как поспешать шибче. Чтобы успеть.

После полудня она решила остановиться. Наловила в озере пескарей — те прыгали прямо в подол рубахи. Разожгла в укромном овражке костерок, чтобы запечь рыбок, а потом забралась в чащу лесного острова и легла спать, полагая, что ночь, может быть, более удачливое время для торопливых пигаликов. Авось что-нибудь и придумается. Она поднялась до полуночи, в темный безлунный час и, пока доедала запеченных давеча пескарей, задумчиво вслушивалась в далекий собачий лай, которому вторили бродившие где-то недалеко волки.