Рождение волшебницы

Низко шныряющий над землей змей в мгновение ока закрыл вдруг полнеба, и раздался режущий уши свист. Тонкий шнур огня из змеевой пасти хлестнул по земле — стремительным лётом змей подпалил лес. В считанные мгновения стеной загорелись те самые чащи по косогору, где Зимка чаяла найти убежище среди рослых папоротников. Жаркое дыхание пожара ощущалось даже здесь, на болоте. Чахло дымилась трава.

Не найдя беглецов, змей, надо думать, вознамерился выжечь все огражденное кольцом блуждающих дворцов пространство. Угловатая тень, махая крыльями, вздымалась ввысь — все уже пылало, и самому поджигателю не хватало воздуха. В серых угарных облаках парил он свободнее и шире — и вдруг свалился с выси, рухнул вниз, выгнув дугой крылья и растопырив ножки, чтобы смягчить удар оземь. Мелькнул, прочертив небо, и пропал.

— Кого-то он там приметил, — протянул Юлий без уверенности.

Что бы они себе ни думали, змей не заставил себя ждать: взвился, различимый, как крупная птица, и кувыркнулся в воздухе. То ли буйствовал, то ли играл?

Беглецы не замешкали снова плюхнуться в тину — набирая высоту в мучительной борьбе с самим собой, кувыркаясь, змей летел к ручью, хотя и забирал южнее, на тусклое, размытое пятно солнца. Он поднялся так высоко, что можно было уже провожать чудовище взглядом, не пряча головы.

— Гляди! — воскликнула Золотинка, вскидывая руку, от которой полетели ошметки тины и зеленая гниль.

Юлий и сам видел: змей сучил лапами, извивал на лету шею, пытаясь стряхнуть желтую крапину, что засела у него близ груди, уцепившись, как представлялось, за переднюю ногу. Ничего не зная об отрубленном пальце Лжевидохина, о походе истукана к блуждающим дворцам и о последней его погоне за ширяющим по кругу змеем, Зимка не признала в этой желтой занозе медного человека, хотя невероятная мысль о Порывае и мелькнула у нее в голове. Еще менее того понимал что-нибудь Юлий. Змей забирал все выше, все дальше. Можно было видеть его едва уловимой точкой. Вот и точка пропала, растворившись.

Повсюду полыхали разгоревшиеся в полную страсть пожары, но все это очень… до стеснения в сердце походило на избавление.

Всюду курились дымы и веяло пеплом. Трудно было дышать, малейшее движение отзывалось потом и неистовым сердцебиением. Но небо над головой уже очистилось, ветер сносил гарь, обнажая ближнюю гряду дворцов, тогда как противоположный край каменного кольца пропадал в дыму. А на болотистом лугу хватало простора, чтобы валяться, раскинув руки в изнеможении, и время от времени опять находить друг друга взглядом, нащупывать и касаться рукой, бедром… Ободранные, в коросте подсохшего ила и ряски, они расхохотались. Смех этот значил, что змей уже не вернется.

Приметная среди пепельных окрестностей дорога вывела их к деревушке. За пожарищем, на котором торчали черные печные трубы, уцелел покривившийся и гнилой амбар. Плетень и яблоня с почернелыми плодами. Провал погреба — разило плесенью. И на отшибе колодец. Понадобилось ведер десять холодной, свежей воды, чтобы утолить жажду, чтобы надурачиться вдоволь и наплескаться.

Золотинка скинула мокрое платьице, оглянувшись — были они одни, огражденные от всего мира, — быстро развязала тесемки и спустила между ног короткие, до колен штанишки. Она переступила груду рваного шелка…

Медлительно откинув на затылок пожар волос, Золотинка не опускала руки. Она не сутулилась, не пряталась на открытом ветрам просторе — не испытывала ни малейшей потребности прикрыться. Стройное, чуть огрузневшее в животе и бедрах тело ее сверкало россыпями холодных брызг. Вода не держалась на гладкой, потерявшей загар коже, не держалась в золотых космах — достаточно было встряхнуться… и только под мышками да между бедер сочились прерывистые струйки. Карие ее глаза сузились, губы застыли в неком подобии неверной усмешки, когда подошел Юлий, тоже раздетый и тоже мокрый. Руки, щека, разбитая бровь — всюду промытые ссадины.

Она уж и не пыталась улыбнуться. А Юлий… брови сошлись… лицо омрачилось мукой.

Зимка увидела это, потому что, страдая, обретала прозорливость. Ловкий, беззастенчивый ум ее охватывал болезненно ходящую по кругу мысль мужа. Юлий мучился. Жгучая нагота жены рождала в нем ощущение поруганного мужского достоинства. В бесстыжей наготе этой была скверна всего, что стояло между влюбленными. Но не было способа преодолеть эту муку, всю меру болезненности которой Зимка, однако, не понимала, — не было способа отстоять себя против страданий Юлия, кроме все той же наготы, кроме целительного бесстыдства, которое не знает сомнений, а значит, мук.

Расправив плечи, Золотинка глядела изваянием… и Юлий опустил глаза, словно опасаясь оскорбить жену мыслью. По свойству многих прямодушных и безусловно честных людей он иногда терял ощущение границы между мыслью и словом, так же как между словом и действием. В душевном смятении он…

Обвалилась гора. Потрясающий до нутра грохот стиснул уши. Земля колыхнулась так, что они еле устояли на ногах.