Рождение звука

– Ее родители живут в Огдене, штат Юта. Ист-Плейсер-драйв, девятьсот сорок семь.

Митци быстро записала адрес, подождала.

– По второй закладной они должны восемьдесят пять тысяч, по первой – тридцать одну.

Митци записала, что надо послать им двести тысяч наличными. В особой комнате в кондоминиуме денег было как грязи. Тюки и коробки с пятисотдолларовыми банкнотами лежали так, что в комнате буквально некуда было ступить. Она зачеркнула «двести» – пошлет коробку без обратного адреса с тремя сотнями тысяч долларов.

Дым струился, клубился, вихрился по комнате, как сонмище призраков. Пахло горечью. Легионы потерянных душ толпились вокруг. Митци изо всех сил старалась не дышать.

Доктор включил воду, пальцами направил струйку, чтобы смыть пепел в сливное отверстие. Вытер руки бумажным полотенцем и натянул латексные перчатки. Выдвинул ящик, достал чистый лист бумаги, конверт, ручку.

Положив бумагу на рабочую поверхность, принялся писать и озвучивать письмо:

– «Дорогие мамуля и папкин»… – Голос был не его, слова звучали гнусавым диалектом. Почерк тоже был не его. Словно студенческая рука выписывала эти буквы.

Митци не раз уже такое видела. Пожалуй, даже слишком часто. Словно что-то из мира духов правило его неживой рукой.

– «Не ищите меня, – продолжал доктор. Страница быстро заканчивалась. – Очень люблю вас и бабулечку».

Все, что он произносил, тут же появлялось на листке бумаги:

– «Брейлин пока не знает, но она беременна. Пусть выйдет за него замуж. Так предопределено».

Красивые буковки приостановили свой бег.

Доктор перевернул страницу и продолжил на оборотной стороне:

– «Скоро мы все встретимся и навеки воссоединимся в любви».

Доктор Адама подписался: «Шаниа».

Руки в латексных перчатках сложили листок пополам, опустили в конверт. Смочив кончик пальца в раковине, доктор потер им полоску клея и запечатал конверт.

Митци мало что поняла в этом действе, но слова письма согрели и утешили. Только вот так и не смогла вспомнить, совершила ли грех, который был только что отпущен. Однако детали уточнять не стала и знать о них не хотела.

Доктор выудил из коробки салфетку, неплотно обернул его конверт и протянул Митци.

Стараясь не оставить нигде отпечатков, Митци взяла конверт.

Вечерний час пик близился к концу, когда Фостер припарковался у обочины. Девушка стояла перед зданием студенческого центра, держа в руках толстенный учебник. Помахав рукой, крикнула:

– Пап! Я тут!

Настоящий это был учебник или так, для антуража, Фостеру идея понравилась. Просунувшись в водительское окно, девушка чмокнула Фостера в щеку, обежала машину спереди и села в кресло рядом. Щелкнув ремнем, положила учебник между ними. На шее блестела нитка жемчуга, его подарок на день рождения.

Фостеру стало не по себе от мысли, что он забудет свою дочь, если «эта» Люсинда прекратит пересказывать истории из прошлого. Хотя, может, для того он все и затеял.

Посмотрев в зеркало заднего вида и включив поворотник, спросил:

– А помнишь, как мы брали пони покататься?

Фостер решил начать с легких вопросов. Типа, проверка на знание устава: сначала случай с пони, потом урок со сковородой. Евангелие от Люсинды. Он так натаскал девушку по предмету «детство Люсинды», что та, должно быть, забыла свое собственное. Раскрыв книгу, лежащую между ними, – как раз на тексте «Исполнительское искусство», – положил гонорар между страницами, а книгу закрыл. Девушка словно и не заметила всего этого, разглядывая дома, мимо которых ехали, и людей на тротуарах. Возможно, просто тянула время, чтобы вспомнить. Но вот взгляд наполнился уверенностью, Люсинда вошла в роль:

– Пони? Ну конечно, помню. Его звали Собачья Печенька.

Имя помнит верно.

– В тот день я закончила второй класс.

И это помнит верно.

– Я надела новенькие кеды и очень боялась испачкать их.

– Красные кеды, – перебил Фостер.

– Голубые. Светло-голубые.

Снова верно. Фостер не собирался подлавливать ее, просто сам забыл нечто важное, драгоценное, а теперь с ужасом понял, что она знает больше о жизни его ребенка, чем он сам. Попробовал перевести разговор на менее явную тему:

– А наш Хэллоуин помнишь?

И услышал, как она насторожилась, словно студентка на внезапном опросе:

– Который?

– Твой первый. Тебе исполнилось четыре. – Обучение не прекращалось и в плотном потоке машин.

«Эта» Люсинда поднесла руку к губам, прикусила большой палец. Даже глаза зажмурила, напрягая память. Настойчиво потребовала:

– Погоди-ка, не подсказывай!

Фостер подгонял:

– Ты нарядилась ведьмой.

– Нет… – Она растянула слово, вспоминая, а потом воскликнула победоносно: – Эльфом!

Это был удар. Фостер резко перестроился, где-то позади забибикали.

– Эльфом?

Он на глазах терял самое дорогое, что у него было: воспоминания.

«Эта» Люсинда укоризненно напомнила:

– На мне была розовая пижамка-комбинезон и балетная пачка, помнишь?

Теперь она диктовала ему воспоминания. Эта самозванка посмела захапать все его прошлое.

А Фостер и поспорить не мог, ничего толком не вспоминалось. Так в первый раз они поменялись ролями.

– Сама выбери, что вспомнить.

Она прикоснулась пальчиком к гладкому лобику.