Рождение звука

Митци никогда и никому об этом не говорила, но ему все выложить не побоялась. Пожалуй, теперь, собирая Шло в последний путь, особенно хотела рассказать. Ведь он, да и весь Голливуд собирался на красную ковровую дорожку, улыбаясь поклонникам и понимая, что, возможно, все идут в братскую могилу. Поэтому теперь можно рассказать и Шло.

– Я однажды хотела помочь маленькой девочке. – Митци расправила лацканы смокинга подушечками пальцев. – Мы познакомились в центре города, в небоскребе, где она потерялась.

Митци взяла розетку – простую белую ароматную гардению – с бархатной подставки на столе и приколола ее к лацкану.

– Мне было двенадцать, а той девочке – семь. Я понятия не имела, как поступить.

Украшая его костюм, Митци чувствовала себя гробовщиком, готовящим тело к похоронам. Шло вынул бумажник из заднего кармана, достал оттуда пару кредиток и ворох наличных, положил на столик. Оставив в бумажнике лишь водительское удостоверение – для идентификации, – сунул бумажник обратно в штаны.

Митци извлекла из сумочки горсть таблеток, протянула ему ладонь, сложенную чашечкой. Шло взял две таблетки, запил глотком мартини. Потом взял еще две и запил остатками.

– А теперь расскажи мне, – свободный, великодушный и щедро закинувшийся, он лучился на нее, словно на дочку, – что же ты такого сделала, чтобы стать героиней для этой маленькой потерявшейся девочки?

Самого страшного она рассказать не смогла. Во всяком случае, не сейчас, когда его ждет такси, чтобы увезти в последний путь, – к чему омрачать последние часы на земле?

Вместо этого Митци взяла расческу со столика и пригладила ему волосы – пробежалась по вискам и затылку.

– Я отвела малышку к моему отцу.

Стряхнула пылинку перхоти с его уха. Наклонилась и отполировала запонки – подышала и потерла платком.

– Я думала, отец поможет.

На экране телевизора первые автомобили подъезжали к воротам театра. Первые прибывшие выходили из машин и шли по дорожке: губы синие, зрачки громадные, – шли, накачавшись успокоительным, которое помогало преодолеть страх. Шли, словно увешанные драгоценностями зомби на параде. Вся голливудская знать брела по красной дорожке; лица застыли в безумных, отрешенных, идиотских улыбках.

Скоро к ним присоединится и Шло. Проходил исторический похоронный марш гламура.

– Ну и что? Помог он той маленькой девочке, которую ты привела домой?

Экран телевизора показывал юную актрису в прозрачном белом платье – в такие обычно наряжают жертвенную девственницу, отправляя ее в жерло вулкана. Актриса споткнулась и рухнула на колени на красной дорожке. По ее лицу ручьями текли слезы. Девушка воздела унизанные драгоценностями руки, готовая дать отпор всякому, кто попробует поставить ее на ноги. Два охранника в форме схватили актрису под руки и поволокли к дверям театра; камера тут же переключилась на улыбку ведущего.

Митци осенило, и она опять сунула руку в сумочку. Уже не за таблетками, а за пакетиком с берушами: быть может, если Шло не услышит сирен, ему удастся спастись, как спутникам Одиссея с залепленными воском ушами?

Продюсер посмотрел на пакетик, перевел взгляд на Митци, взял беруши и сунул в карман. Хлопая сонными глазами, он спросил пьяным голосом:

– Ну и как же твой папаша помог маленькой потерявшейся девочке, которую ты привела домой?

«Комната страха» на самом деле была «апартаментами страха» – пять комнат, да еще две полноценные ванные, одна из них так и вообще с биде. Но за несколько недель добровольного заточения, скрашенных лишь редкими набегами на комнаты наверху, сидеть взаперти стало совсем тяжело. Как Блаш и сказала, даже большой дом не заменит весь мир.

Тем вечером они уселись перед телевизором. На экране по длинной красной дорожке шла девушка в сверкающем белом платье. Внезапно она споткнулась у пала на колени.

Блаш ткнула в нее пальцем:

– Я ее знаю, забыла имя… Это ее зарезали в фильме про гражданскую войну.

Двое охранников в черных костюмах и огромных зеркальных очках подняли женщину под локти и потащили ко входу в кинотеатр. С ног актрисы соскользнули, одна за другой, серебряные туфельки на высоченных каблуках, да так и остались лежать на дорожке, пока здоровяки волокли обмякшее тело.

Блаш понимающе ухмыльнулась:

– Похоже, кто-то перебрал коктейлей еще до начала вечеринки.

Никто из голливудского бомонда не выглядел по-настоящему радостным. Каждый ковылял, спотыкаясь и пошатываясь, с полуприкрытыми глазами, а некоторые вообще рыдали, перебирая пальцами четки. По дорожке брели номинанты с Библиями в руках. Только подумать, с Библиями!.. Фостер недоумевал: идут, словно осужденные на казнь. Блаш все это относила на счет мандража перед вручением премий киноакадемии.