Рожденные ползать

Суровые, многое повидавшие в жизни мужики уставились в землю, избегая встречаться взглядом друг с другом. Они словно боялись, что кто-то сможет по глазам прочитать их мысли. А мысли эти сейчас у всех были одинаковые. Подъехала машина скорой помощи.

Панин так больше и не пришел в сознание, хотя жил еще почти четыре дня. Один за другим отказывали отбитые внутренние органы, и только сердце, глупое молодое сердце продолжало биться, как будто на что-то надеясь. Наконец затихло и оно.

В актовом зале дурасовского гарнизонного клуба было немноголюдно — почти, что одни авиатехники. Из летчиков присутствовали только те, кто по своей должности обязан, находиться здесь — комэск Паханов и замполит Гундосиков. На знакомой сцене под портретом Ленина стоял стол, а на нем простенький деревянный гроб, обтянутый красным крепом. В нем лежал наш бывший старший техник. Был Панин в парадной форме. Чтобы скрыть ужасные травмы, его голову обмотали белыми бинтами, а сверху нахлобучили фуражку, видимо самого большого размера, который только удалось найти на складе. Фуражка была настолько велика Сашке, что ее козырек закрывал не только лоб, но и глаза покойника и даже часть носа. Я смотрел на него и не мог отделаться от ощущения, что Панин едва заметно улыбается. И от этого становилось еще страшнее.

Офицеры стояли вдоль стен зала, храня напряженное молчание. Лишь только иногда кто-то осторожно покашливал в кулак. Никакого официоза или торжественности. Большинство присутствующих было в зеленой повседневной форме, а некоторые даже в технической.

Над гробом склонилась Сашкина мать в черном платке, рядом с ней — отец. Чуть поодаль стояла вдова, держа за руку четырехлетнего сынишку.

По лицу Тамары волнами пробегали то растерянность, то раздражение. Казалось, она думала: «Что, Панин, свалил? Всю жизнь свою прошутил, проприкалывался и свалил также легко, как жил. Ты даже сейчас, как будто смеешься надо мной. Опять тебе ничего не нужно. А мне то теперь куда, одной с ребенком на руках?»

Временами она приходила в себя, кидала быстрый взгляд по сторонам и тут же начинала протирать сухие глаза платочком, который держала в руках. Ее сынишка непоседливо крутился на месте, и все время дергал мать за руку:

— Мама, мама, ну когда мы поедем хоронить папу? Я устал, поедем быстрее хоронить папу.

Сашкина мать обнимала лежащее в гробу тело обеими руками и уже не плакала, а просто тихонько выла. Она все время пыталась поцеловать сына в лоб, но этому мешал козырек огромной фуражки. Тогда женщина целовала его в щеки и губы. Рядом стоял неловко переминающийся с ноги на ногу отец. Он был одет в старенький пиджачок и брюки, заправленные в офицерские сапоги, наверняка подаренные ему сыном. В заскорузлых крестьянских пальцах родитель мял потертую кепчонку с пришитой на макушке пуговичкой.

Дверь в зал приоткрылась, и в помещение вошел Птицын. Быстро оценив обстановку, он подошел к отцу и попросил увести мать — пора было выносить тело. Отец подошел к распластавшейся на теле сына жене и что-то шепнул ей, однако та даже не пошевелись. Тогда муж бережно взял ее за плечи и попытался отвести от гроба.

— Нет! — внезапно на весь зал заголосила она. — Не отдам! Сынок, ну скажи хоть что-нибудь!

Панин-старший беспомощно огляделся по сторонам, не зная, что ему теперь делать и вдруг закрыл своей кепчонкой лицо и отвернулся. Плечи его мелко вздрагивали.

По моим глазам, словно кто-то провел наждачной бумагой. Чтобы никто не видел, что со мной происходит, я тихонько, прячась за спины товарищей, выскользнул на улицу.

Стоял чудесный летний день. Ласково пригревало солнышко. Со всех сторон звенел многоголосый хор птиц. Асфальтовую дорожку, ведущую к клубу, пересекал муравьиный маршрут, по которому весело бежали в обе стороны тысячи насекомых. Я вздрогнул. Все было точно так же, как в тот день, когда застрелился рядовой Балоян.

В какой-то книжке автор написал, что когда хоронили главного героя, шел проливной дождь. Будто бы сама природа вместе с людьми оплакивала его. Так, может быть, для военных у природы существует другой ритуал, и они должны умирать в те дни, когда особенно хочется жить? Или все это ерунда и природе на самом деле просто плевать на наших героев, как главных, так и второстепенных?

Возле входа в клуб стоял тягач. Из его кузова двое солдат, под руководством прапорщика из ТЭЧ, выгружали большой деревянный ящик. Ящик был с ручками по бокам и трафаретными черными надписями: «Верх» и «Не кантовать». Один из бойцов неловко подставил руку, и ящик с грохотом полетел вниз на землю. С него слетела крышка и оттуда выпал другой, металлический, вложенный в деревянный, как матрешка.

— Ты что, муфлон безрукий! — заорал на солдата прапорщик. — Лучше бы тебя в детстве мамка подушкой удавила. Чего стоишь, рот раззявил? Поднимай, давай!

Бойцы нагнулись и стали засовывать один ящик в другой.