Рожденный под светом Веги

Когда все окончательно успокоились, он обратился к Виктору:

— Хоть какие-то навыки владения холодным оружием у тебя есть? Хоть нож, хоть палка.

— Я с посохом почти каждый день тренируюсь.

— Хм, с ним не так-то удобно таскаться, да и голову им не отрубить, — задумался Дарий. — Но против меча очень хорошее оружие, в умелых руках. Ладно, пойдем покажешь.

— Тут? На святой земле?

— Просто помашешь черенком потяжелее и подлиннее, — успокоил его священник. — Извини, боевых посохов не держу.

Немного покопавшись в подсобке, он и вправду нашел палку ровно в два метра длинной, что было вполне удобно для тренировки.

Взяв палку в руки, Виктор немного покрутил ее, оценил баланс и перешел к «бою с тенью». Работал он на комфортной скорости, периодически выдавая связки на максимуме возможностей без ускорения магией. Так он вполне спокойно отмахал ею минут пять, пока Дарий не скомандовал заканчивать.

— Даже дыхание не сбил и не запыхался? Ты в школе этой продвинутый курс боевых искусств что ли преподаешь?

— Почти угадал, — улыбнулся довольный произведенным эффектом Виктор. — Но все же и с книжками приходится работать.

Девушки дружно фыркнули, заинтересовав этим священника:

— Он не договаривает, не так ли?

— Скажем так: по поводу книжек он очень сильно скромничает, — высказалась за всех Мерула. — У него в голове огромная библиотека наизусть запомненных книг.

— Ого, ты освоил технику построения внутреннего дворца памяти? — восхитился Дарий.

— Ты тоже так умеешь? — удивился Виктор.

— А как ты думаешь, я могу хранить в своей памяти события почти двухтысячелетней давности? — усмехнулся переживший десяток-другой империй мужик. — Только обычно бессмертные к этому не раньше второго-третьего столетия жизни приходят. Когда выясняют, что не могут вспомнить что-то очень для них дорогое. А некоторые так и не приходят, полностью теряя свою человечность.

— Впервые вообще задумался об этом, — признался перерожденец, но решил сменить тему, пока не начались неудобные вопросы: — Так как оцениваешь мои навыки?

— Повторю: с боевым шестом особо по улицам не походишь, но, если ты что-то придумаешь… Ну, на открытой местности я бы с мечом не рискнул против тебя выходить. Однако в таком случае я просто перевел бы бой в помещение.

— А разве меч — это не самое лучшее оружие? — спросила княжна.

— Я бы сказал, что меч — это самое универсальное оружие, — ответил ей Дарий. — Поверь, когда дубина такой длины прилетает с максимального замаха, станет очень плохо даже в тяжелом доспехе. Без доспеха — переломает все кости, попадет в голову — убьет. Обратила внимание, когда он на максимальном замахе держится за самый конец палки?

— Ага, — подтвердила Цири. — Тогда самый сильный удар?

— Именно! — улыбнулся девочке, похоже, все еще сохранивший в себе любовь к оружию Дарий. — Удар колоссальной силы получается. Конечно, потом надо сменить позицию, вернуть правильный хват, но, если попал — скорее всего, бой уже окончен.

За этой беседой одиннадцатилетней девочки и прожившего девятнадцать веков мужчины они вернулись в кабинет.

— Но ведь, наверное, в маленьком помещении меч лучше? — предположила Цири.

— Всё так, — кивнул улыбающийся Дарий. — Он всегда хорош, но когда он выходит на поле, где доминирует специализированное оружие, он терпит сокрушительное поражение. Всему своё время, и время всякой вещи под небом, — произнёс он, выразительно посмотрев на Виктора.

— Екклесиаст, третья глава, — усмехнувшись ответил тот. — Правда, мы нарушаем уже вторую строку: «Время рождаться, и время умирать».

— Да, тут ты прав, — ничуть не расстроился священник. — Но мне больше всего нравится: «И так увидел я, что нет ничего лучше, как наслаждаться человеку делами своими: потому что это — доля его; ибо кто приведёт его посмотреть на то, что будет после него».

— «Вот еще, что я нашел доброго и приятного: есть и пить и наслаждаться добром во всех трудах своих, какими кто трудится под солнцем во все дни жизни своей, которые дал ему Бог; потому что это его доля».

— Пожалуй, на этом нам стоит закруглиться, — объявил посмеивающийся Дарий, — а то утомим твоих спутниц. Но в будущем было бы интересно пообщаться на тему буддизма, там огромный пласт философии про счастье и довольство жизнью… Ох, что-то меня опять занесло.

— Ты и в нем разбираешься? — удивилась Пенни и тут же смутилась: — Ах да, девятнадцать веков. В голове не укладывается.

— Я восемьдесят лет был буддистом, но давайте вернемся к делам насущным, — священник сдержал свои порывы, хотя было заметно, что он жаждал новых слушателей. Но дело — прежде всего. — Сразу скажу, что мне это неприятно даже в отношении таких сущностей, которых многие и людьми-то не назовут. И предупреждаю — если ты заиграешься, я перестану с тобой работать.

— В смысле заиграюсь? — недоуменно переспросил Виктор.

— Если начнешь убивать невинных, непричастных или тех, чью судьбу еще можно изменить.

— А как я их буду отделять одних от других? Я, в отличие от тебя, не вижу, кто добрый, а кто злой.

— Поэтому я и буду говорить, кого убивать, а кого пощадить.