Рождённый в чужой стране. Время перемен

– Вот послушай! «В одном густом тропическом лесу жил да был очень забавный зверёк. Звали его Чебурашка. Вернее, сначала его никак не звали, пока он жил в своём тропическом лесу. А назвали его Чебурашкой потом, когда он из леса уехал и встретился с людьми. Ведь это же люди дают зверям имена… – Полина перелистнула несколько страниц и продолжила: – Продавцы вытащили Чебурашку из его каюты и посадили на стол. Но Чебурашка не мог сидеть на столе: он слишком много времени провёл в ящике, и у него затекли лапы. Он сидел, сидел, смотрел по сторонам, а потом взял, да и чебурахнулся со стола на стул. Но и на стуле он долго не усидел – чебурахнулся снова. На пол. „Фу-ты, Чебурашка какой! – сказал про него директор магазина. – Совсем не может сидеть на месте!“ Так наш зверёк и узнал, что его имя – Чебурашка».

– И?!

Полина фыркнула, возмущённая моей недогадливостью.

– «Чебурахнулся со стола на стул»! – повторила она. – Даже если предположить, что директор и правда выбрал цензурный синоним… ну, рядом же находились продавщицы… наверняка все, как одна, интеллигентные… потому что с людьми работают… А он аж целый директор продуктового магазина – человек при высокой должности…

– То есть Успенский обманул читателей?!

– Конечно! Ведь книжка-то для детей! Так что самый мягкий вариант истинного имени «нашего зверька» – Долбанушка!

Что ж, Полина, ты была права, но окончательно это стало ясно только здесь, в сумасшедшем доме…

Услышал знакомый звук – кулак врезался в грудную клетку. Раздался крик:

– Боксёр! Иди на хрен отсюда!

Тут же из соседней (кажется, четвёртой, буйной) палаты донёсся вопль:

– Сестра! Сестра! Я хочу в туалет. Выпусти меня, сестра!

– Заткнись! – рявкнул на него кто-то из соседей.

– Но ведь я тоже хочу в туалет! – хныкал больной.

– Заткнись и ляг на койку! Или я тебе торец разнахрачу!

Судя по тону, угроза была реальной, и страждущий на некоторое время умолк.

Но тут выяснилось, что в другой палате у кого-то украли зубную щётку и пасту…

Крик, шум, гам стихли лишь минут через пятнадцать, когда народ переместился вниз, в столовую. Для нас это стало сигналом к подъёму.

Завтрак. После завтрака уборка. Пациентов на это время выгоняют из палаты в коридор. Исключением были буйные и карантинные – нам просто дали команду сидеть на кроватях, пока не высохнет пол.

На пороге возник мужчина в возрасте – санитар из новой смены:

– Оп-па! – воскликнул он, глядя на Васю. – Опять ты здесь, регулярный наш! Ничего, проспишься денёк-другой, подлечим, и домой до следующего раза!

– Нам ждать пополнения? – спросил Шест у визитёра.

– Да, – подтвердил тот. – Готовьтесь к приёму новобранцев.

– Сколько? – осведомился Татарин.

– Трое пока. Если так дальше дело пойдёт, будем ставить койки в два яруса. – И, уже уходя, добавил: – Через полчаса обход.

– Шмаков. Стукач. С ним того, поосторожнее, – пояснил Шест, обращаясь ни к кому и ко всем сразу.

Вопреки моим ожиданиям, обход в больнице для скорбных головою оказался будничной процедурой. У меня, например, поинтересовались настроением. Ответил, что привыкаю, но медленно.

– Нам тут сказали, что ещё новеньких подкинут… – перед уходом врача забросил удочку Татарин.

– Подкинем, – заверила заведующая отделением.

– Если их больше двух, то где нам всем разместиться? – развил мысль Шест.

– Проблема, – согласилась женщина. – Но решаемая. На первом этаже, на складе, разобранные койки стоят. Как раз на такой вот случай. Санитарам я скажу, чтобы оттуда взяли и сюда поставили.

Новенькие стали прибывать через полчаса по одному. Всего их оказалось шестеро.

Мы сдвинули шконки вплотную друг к другу и добавили по одной в каждый ряд. Одну поставили в проходе изголовьем к окну. На неё перебрался хитрый Татарин.

Получилось тринадцать лежачих мест. Решётка открывалась внутрь палаты, и если бы принесли ещё одну кровать, то она бы попросту заблокировала выход.

Но даже с учётом этих перестановок нас было четырнадцать.

– Ближе к ночи возьмём матрас, кинем между кроватью Татарина и решёткой, – решил Шест. – Васе-психу похрену, на чём валяться. Туда мы его и положим.

– Твои бы слова да богу в уши! – произнёс я с сомнением. – Полдня впереди. Мало ли кого ещё подселят…Сколько они нас тут в предвариловке держать намерены?

– Хрен его знает… Кого больше, кого меньше, но в среднем неделю. Пока анализы сделают, пока ответ вернётся. Я вот в прошлую пятницу лёг.

Значит, минимум семь из десяти дней, положенных на обследование, я проведу в палате с ограниченными правами. Ни телевизора, ни прогулок (даже по коридору). Ладно, хоть аминазином не пичкают. Мой друг Эндрю, помнится, после отмены препарата ещё долго тормозил. Обработали парня не по-детски. Его тогда уложили с подозрением на депрессивное расстройство, чуть было не повлёкшее суицид. Зато несчастная любовь помогла откосить от армии.