Рождённый выжить

В 1927 году старший брат Роман женился, и наша семья увеличилась. Брат очень похож на отца такой же упрямый, несговорчивый и молчаливый. В своей семье он установил строгую иерархию. Муж – глава, а все остальные – подчинённые. Внешне мы с братом похожи. Тонкие черты лица, высокий рост, вьющиеся русые волосы и карие глаза, но были и отличия. Губы у Романа тонкие и сжатые, а у меня полные. Он серьёзный, а я весёлый и озорной. Бороду мы не носили. Молодёжь в ту пору не желала ходить с бородой в отличие от наших отцов, только за редким исключением, поэтому мы часто с братом друг друга брили опасной бритвой. Бритву точили о кожаный ремень. Отец ворчал:

– Что придумали, как бабы, с голым лицом ходить.

– Отец, сейчас все бреются и одеколоном душатся.

– Вот-вот, я и говорю: как бабы, тьфу! – он смачно сплёвывал и уходил по своим делам.

Мачехе приходилось печь хлеб с липовыми листьями, так как муки не хватало до нового урожая. Мы перебивались за счёт картошки и отрубей. Хлеб облагался продналогом в виде зерна. После его выплаты нам оставалось совсем немного. Отца и других мужиков то и дело вызывали в сельсовет и требовали отдать зерно. Но отец не собирался ничего отдавать.

– Я ни у кого зерна не украл, почему должен отдать? Ишь, что удумали! Берите, мол, нам не надо! А сдохнем с голоду, они и не заметят! Власть, как бы что украсть!

– Так ведь придут же, – увещевала его Авдотья, – отдай подобру-поздорову.

– Молчи, баба, не твоё дело! Иди, обед готовь.

Мы прятали зерно и хлеб, закапывали в погребе прямо в землю. Когда подъезжал председатель с подводой, а бывало, и уполномоченные с района, то каждый раз отец ругался с ними. Ничего не боялся, отдавал не всё, но председатель сельсовета всегда знал, сколько отец снял урожая и сколько с него надо потребовать.

Наш председатель Прохор Егорович – бывший бедный крестьянин. Ему немного за тридцать. Он среднего роста, светловолосый, подтянутый. С детства Прохор рос смышлёным, общительным и работящим. Но его отец всегда много пил, с хозяйством не справлялся, а только завидовал тем, кто жил лучше. Когда пришла Советская власть, Прохор Егорович записался в красноармейцы и ушел бить колчаковцев, вернулся и стал председателем. После службы в Красной Армии его характер изменился: он стал жёстким и мстительным.

После продразвёрстки мы оставались практически ни с чем, зерна хватало только до весны. В отместку за упрямство отца председатель брал с нас налог выше, чем у других. А у меня копилась злость и обида на него и уполномоченных, и очень хотелось им отомстить.

В один осенний вечер 1929 года мы с другом Мишей Ермиловым возвращались домой с вечеринки. Тёзка Мишан (так я его звал) мой самый лучший друг. С ним мы не «разлей-вода» и первые парни на деревне. Высокие, кудрявые, балагуры. Девчата всегда крутились около нас. В этот день нам в голову пришла шальная мысль: кинуть председателю в окно кирпич и убежать, показать ему, так сказать, «кузькину мать». Нашли две половинки кирпича и пошли к хате председателя. Ночь стояла тёмная. Заглянули в окно: сидит председатель в переднем углу избы и что-то пишет. Прикинули и так и эдак, что с одного, что с другого окна неудобно бросить кирпич так, чтобы он ближе к столу долетел. Месть не удалась, и нам пришлось убраться восвояси. По дороге проходили мимо избы, в которой снимала угол приезжая учительница и останавливался уполномоченный из района. Недолго думая, посмотрели мы поверх занавески в окно. По комнате разливался тусклый свет от керосиновой лампы и слышался чей-то оживлённый разговор. Лиц не видно. Решили: бросим кирпичи им в окна, не нести же их домой. Мы бросили кирпичи, разбив два окна сразу, и бросились наутёк. Забежали к Мишану в амбар. Это было наше излюбленное место, где мы частенько подолгу разговаривали обо всём, мечтали, решали свои дела. Там отдышались и улеглись на сено. Сено пахло летом и покоем, но нам было неспокойно. Мишан вдруг опомнился:

– Что теперь будет?

– Да ничего. Они же не знают, кто это сделал. Никто не видел. Позлятся да успокоятся.

– Такие не успокоятся, у них винтовки, милиция, опять же они власть.

– Но всё равно здорово мы их пугнули!

– А может они не испугались.

– Давай спать, завтра узнаем. Что за времена настали?! Раньше, что вырастишь, то и твоё, а теперь… – пробубнил я и закрыл глаза.

Наутро мать Мишана разбудила нас.

– Что ж вы всё спите. Тут такое в деревне творится! Всех мужиков вызвали в сельсовет. Наехала милиция и уполномоченные с района и области. Мужиков наших обвиняют в организации кулацкой банды и в нападении на уполномоченных.

Я побежал домой. Около дома услышал рыдания Авдотьи и испугался, не случилось ли что с отцом? Осторожно открыл ворота и увидел мачеху. Она сидела на крыльце и горько плакала.

– Где отец? – спросил я.

– Где ты был всю ночь?

– У друга, а что случилось?

– Отца арестовали, обвиняют в участии в кулацкой банде.

– Так не было никакой банды!

– А ты почём знаешь?

– Я… да так думаю. Откуда она у нас?

– Что ж теперь будет?! Погибнем мы без кормильца, – рыдала Авдотья.