Рождественская надежда

– Ничего. Только просил передать вам, чтобы вы не переставали любить детей.

Я застонала, обхватив голову руками.

– Знаете, он не боялся. Говорил спокойно. И отошел с миром.

Я подняла взгляд на врача.

– Я хочу его увидеть.

Молодой человек кивнул и повел меня к какой-то двери. Мои колени подгибались.

Мы вошли внутрь.

– Я могу позвонить в погребальную контору, – сочувственно предложил доктор, пододвигая мне стул. – Его привезут в морг, который находится в вашем городе.

Я приблизилась к Шону.

– Вы можете подождать в отдельном кабинете.

– Нет, я останусь с сыном.

– Я прослежу, чтобы вас никто не беспокоил.

С этими словами молодой человек вышел. Больше я его не видела. После я даже не смогла описать маме этого доктора. Все произошло слишком быстро. Да, я разговаривала с ним несколько минут, но из-за состояния, в котором находилась, не запомнила ничего, кроме его доброты.

Впервые за девятнадцать лет брака мы с Марком перестали понимать друг друга. До этого, встречая кого-нибудь в первый раз, я смотрела на нового знакомого не только своими глазами, но и глазами мужа. В ресторане я судила о еде, опираясь не только на свой, но и на его вкус. Так всегда бывает, когда люди женятся. Мы любим, ненавидим, размышляем и воспринимаем этот мир, учитывая мнение супруга. Но после смерти Шона все изменилось. Между мной и Марком словно выросла стена. Мы по-прежнему были рядом, но уже не вместе. Хотя мы поделили одно горе на двоих, каждый из нас переживал его по-своему. Марк окружил себя вещами сына. Смотрел старые семейные записи, на которых маленький Шон делал первые шаги, учил алфавит, разглядывал картинки в книжках «Баю-баюшки, луна» и «Цыпленок Цыпа», танцевал с бабушкой и дедушкой. Подолгу сидел в спальне Шона, читая его школьные тетради и пролистывая альбомы с фотографиями. Он мог бесконечно слушать последнее сообщение сына на автоответчике, и каждый раз, когда оно звучало, я выходила из комнаты. Я не могла этого вынести. Не могла видеть снимки Шона, слушать его голос или смотреть семейные видеозаписи. Они растравляли рану, и боль сжигала меня изнутри. Марк не скрывал своих чувств, я же держала их в себе, не хотела выставлять напоказ. Впервые у нас не получалось поговорить по душам. У меня словно высохли все слезы, и я разучилась плакать. Как будто оцепенела. Мы обращались за помощью к психологу, но через какое-то время поняли: бесполезно. Ведь я не могла разговаривать о Шоне с мужем, даже когда мы оставались вдвоем, а в присутствии психолога – постороннего человека – мне было еще тяжелее. Мне хотелось поговорить с Марком, но слова застревали в горле. А все из-за того, что в глубине души я винила его в смерти сына. Мне казалось, если бы Марк не поехал тогда на работу, Шон был бы жив. Он бы вернулся домой на день раньше, как и собирался. Мы с Марком искренне любили друг друга, были лучшими друзьями, но смерть сына разъединила нас.

Ночами я не могла уснуть. Марк тоже страдал от бессонницы. Я выбиралась из постели и целый час слонялась по дому, прежде чем снова лечь. Потом вставал Марк, и я слышала бормотание телевизора или шелест страниц. Через час он опять ложился. Спустя два года после смерти Шона Марк поднялся посреди ночи и ушел в спальню для гостей. С тех пор он неизменно ночевал там, и это стало в порядке вещей.称

По утрам мне было невыносимо тяжело вставать с постели. Если бы не дети и не семьи, с которыми я работала, я, наверное, так и лежала бы целыми днями. Шон знал, что так будет, потому и просил передать мне, чтобы я продолжала любить детей. Без них я бы никогда не заставила себя выбираться из кровати.

Я пыталась ходить в церковь, однако вскоре перестала.

– Я там не нужна, – объясняла я маме спустя год после похорон. – Зачем туда идти? Кому захочется любоваться на мою угрюмую физиономию?

– А тебе нужна церковь, – возразила мама. – Нужны люди, которые помогут и поддержат.

Но я не хотела их помощи, не хотела быть рядом ни с ними, ни с кем-либо еще. Маме я об этом не говорила. Мне нужно было лишь одно: чтобы меня оставили в покое. Я и с мамой не могла разговаривать о Шоне. Понимала, что это эгоизм: она потеряла внука и нуждалась в поддержке близкого человека, но я не подпускала ее к себе. Так легче. Время от времени она садилась возле меня и пыталась начать разговор.

Однажды после ужина мама заметила:

– Патти, Господь обещал никогда не покидать нас.

Ее слова рассердили меня, однако я не подала вида.

– Да, мам, я знаю.

– Нет, милая, не знаешь, – мягко проговорила она.

Я стиснула зубы.

– Господь все время был с Шоном, Он помог ему продержаться до приезда в больницу и поговорить с доктором. – Ее голос сорвался, по щекам покатились слезы. Мой гнев угас. – Бог не мог покинуть Шона в последние минуты жизни, Патти. Ведь тогда получилось бы, что Он лгал. А в это я никогда не поверю.

Я сжала ее руку. Пусть мама думает, что хочет, если ей так легче. Но ведь Бог мог уберечь Шона от аварии. Разбудить его до того, как покажется фура, или спасти ему жизнь в больнице. Если бы Господь не оставил моего сына, Шон сейчас был бы жив.