Рождественская оратория

И вот, внизу крутого косогора, —
      Проворная и вьющаяся рысь,
      Вся в ярких пятнах пестрого узора.
Она, кружа, мне преграждала высь…

— Незачем этак пужаться, Сиднер.

Психический сидел, наблюдая за Сплендидом, который начал пилить решетку.

— Он меня боится? — прошептал психический. — Я тоже. Надо хватать буквы сзади. Тогда застаешь их врасплох, ей-ей, им спать никак нельзя.

— Дядь, взялись бы за пилу с той стороны, дело быстрей пойдет.

Уже не так сжималась в сердце кровь
      При виде зверя с шерстью прихотливой;
      Но, ужасом опять его стесня,
Навстречу вышел лев с подъятой гривой.
      Он наступал как будто на меня,
      От голода рыча остервенело…

— Не получится ничего, они погонятся за ним, — скулил психический, но пилил.

— Фига два! Вы, дядь, может, еще и в книжку попадете.

— Чур, я — буква А. Я буду А, иначе не играю. — Он с довольным видом покачивался всем телом. — Ветка. Клетка. В углу. Заберите меня от меня.

— Пособляй-ка, Сиднер. Это ж твой психический.

— Нет.

— Пили! — Сиднеру послышались в голосе Сплендида новые, повелительные нотки, и он перепугался.

— Да пилю я, пилю. Сейчас все распилим и освободим.

Психический покачивался туда-сюда, куски решетки один за другим падали на пол.

— Как же я пройду через это воровское место со всей моей грязюкой? — Он заробел и чем шире становилось отверстие, тем сильнее впадал в панику, а когда пришло время уходить, сжался в комочек и наотрез отказался идти.

— Не хочу. Мое место здесь. В грязюке.

— Пошли.

— Я боюсь себя. Очень боюсь, очень.

— Обними меня, вот так. Все будет хорошо.

Лошади ржали и фыркали, когда они наконец дотащили сумасшедшего до рощицы.

— Ну-ну, вот, значит, какой вы, молодой человек. Что они с вами сделали. Ох и жестокая штука — жизнь! Укрой ноги пледом, и ночная Сельма умчит тебя из этой юдоли слез, где волки рыщут по снегам и льду.

— Только не домой, только не к мамке, спрячь меня от лампы.

— Всю ночь будем ехать. И никто нас не…

— …обнаружит, само собой, — сказал Сплендид, и Сельма прямо вовсе рассвирепела. Лошади заржали, неуверенным шагом выбрались из густого кустарника, Сельма огрела их кнутом, и одноколка полетела вперед. Пыль курилась вокруг колес, когда они тряслись под гору возле боргебюской школы и сломя голову вылетели на равнину. Луна светила еще ярче прежнего, шампиньоны подросли, со всех сторон зыркали на них, зловеще сверкали зеленым огнем.

— Можно вас поцеловать? — вдруг спросил психический.

— Конечно, молодой человек. Только придется тебе самому поднять вуаль.

— Но ведь я жаба.

— Целуй, а там поглядим, пока утро не настало.

Психический замахал руками, одноколка ходила ходуном.

— А лошади должны этак мчаться?

— Должны, не то утро нас догонит.

— Вуаль-то никак не поднять, руки больно дрожат.

— Поднимай! — Голос у Сельмы сердитый.

— Нет, лучше не надо. Я ведь… я не знаю, как это делается… Не умею. Ничего не умею тут, в этих… воровских местах.

Сельма даже не подумала придержать лошадей и помочь психическому, наоборот, они промчались через Сунне во весь опор, колеса громыхали по мостовым как барабаны, впору покойника на ноги поднять, да только городских обитателей так легко не разбудишь. Никто не остановил их на мосту, на Главной улице ни души, на Леран все дома объяты сном, ни волк, ни рысь не кинулись навстречу на Тремансбаккен, возле Роттнеруса коровы устремили свои мудрые взоры на дорогу, но без неодобрительных комментариев. Сельма нахлестывала упряжку, пока возле Эйервика не свернула наконец на узкую извилистую дорогу, там они остановились у самой воды. Близ берега, укрытый в ивняке и зарослях ольхи, был причален плот, а на плоту стояло кресло зеленого бархата, накрытый столик с дымящимся кофейником, бутербродами и булочками. Вода замерла в неподвижности, тишина казалась оглушительной после бешеной скачки, от толстых бревен плота приятно пахло деревом, светало, и скоро с открытой ладони ночи вспорхнула первая утренняя пташка. Зеленый отблеск на воде. Кое-где искры золота.

Сельма подняла вуаль.

— Приехали. Слезайте. Я стащила немножко еды из собственной кладовки. Моя экономка явно решит, что туда наведались воришки. — Она довольно хихикнула и улыбнулась, как девчонка, впервые совершившая сладкий грех. Колбаса, сыр, хлеб. Психический ринулся на плот и схватил бутерброд с колбасой.

— В «Горном лесу» мне только суп давали.

— Гадость какая, — сказал Сплендид.

— Ну, крапивные щи очень даже ничего. С половинками крутых яиц, и зеленым луком, и маленькими сосисками.

— Само собой. Ежели с сосисками. Но так бывает редко.

Сиднер помог Сельме перебраться на плот, и она села в кресло. Проглотив первый бутерброд, психический сказал: