Рождественские истории

«Привет, сын. В порядке. Как ты?»

Вспоминаю свое недавнее «совершить что-то действительно неожиданное, удивить всех и прежде всего себя». Нет, встречать новый год с матерью и ее теперешним в Сургуте после тридцати лет разлуки, я все-таки не готов и вряд ли успею.

«Писаю, мыслю, существую. Завтра созвонимся? С наступающим!»

Тут же в телефонной книге притаилась «Маринка Винни Бух». Стираю «Винни Бух», набираю номер.

– Але, – произносит она. В голосе неподдельное изумление, как если бы она столкнулась лицом к лицу с пролезшим сквозь печную трубу гарантом конституции в одеянии Санты с чумазыми щеками и дожидающимися за окном санями, запряженными переодетыми сотрудники ФСО.

– Слушай, Марин. У меня тут свободная ночь образовалась и так уж вышло, что новогодняя. Вот и подумал – не приютишь? Обещаю не приставать к твоим дамам. Только чур чтоб и они ко мне. Что скажешь?

История вторая

– А дело бывало, – коза поудобнее устроилась в качалке и раскурила трубку, – и я с бараном гуляла… Э-э, к-хм, пожалуй, об этом в другой раз расскажу.

– Нет, давай сейчас! – запрыгали вокруг козлята, – такую сказку ты нам еще не рассказывала!

– Такую сказку я никому не рассказывала, – коза мечтательно закатила глаза.

Самый маленький козленок, Валентин, вперил в нее свои внимательные грустные глазки:

– А мама говорит, что у баранов одни ворота на уме.

«Дура твоя мама» – хотела парировать старая коза, но вслух проблеяла:

– Это был необычный баран, ну просто вылитый козел. Сначала такой обходительный, а потом бороду в кусты. Но сейчас не об этом. Есть у меня история получше. Случилось это под самый Новый Год, когда я была молодая и глупая (да-да, было и такое).

Коза налила себе браги из бочонка и начала рассказ.

***

Они стояли на опушке и смотрели, как лучи полуденного солнца разбиваются на миллионы искр, пляшущих на снежной равнине поля.

Скоро Новый Год, и никогда еще коза не была такой счастливой. Он стоял рядом, такой кучерявый и такой надежный. Не то, что все ее бывшие. У него был приятный блеющий баритон и маленькие красивые глазки. Когда он прижимался к ней, коза таяла, и приятная истома разливалась по телу. Подкашивались ноги, и ощущение невесомости бытия накрывало ее с головой, даря безмерное счастье, сравнимое с тем, когда бежишь по некошеному лугу, и высокие травинки щекочут тебе вымя.

Ей так хотелось, чтоб этот миг длился вечно, но желания коз мало кого интересуют.

– Я устал, – сказал баран.

– Пойми, дело не в тебе, – добавил он.

– Но так будет лучше для всех, – продолжил баран.

– Нам надо расстаться, – закончил он.

Кто эти все, которым станет лучше, если они расстанутся, коза не знала. Баран старательно отводил взгляд, щурился, потому что смотреть в таком случае приходилось на солнце, и на всякий случай отстранился.

Коза была молодой, и мало что знала о гордости, поэтому собиралась плюхнуться в снег и умолять барана остаться, но ее репутацию спасла, как водится, случайность.

– Агриппина! Лукреций! А ну домой, проказники!

Старик хозяин размахивал кочергой для убедительности. Баран вприпрыжку помчался к распахнутым воротам. Коза плелась следом, раздавленная и угнетенная, сгусток черных мыслей в этом белом сверкающем царстве зимы.

***

Он поежился от налетевшего ветра и посмотрел на луну. Было в ней что-то притягательное, заставляющее снова и снова поднимать взор наверх с тоской и надеждой. Именно там, в бескрайних лунных пустынях резвятся многие поколения родичей, оставивших этот мир. Там наверняка его мать и отец, смотрят на своего сына. Гордятся? Наверное.

Мать он помнил смутно, ее не стало, когда он был совсем мальцом, а отца не знал вовсе. Его воспитывал дядька, матерый и крупный.

– Волка ноги кормят, – важно декларировал тот, – а тебя, жирная свинья, ничто не прокормит.

Он не обижался по двум причинам. Во-первых, он действительно был очень жирным, а во-вторых, был уверен, что в ногах правды нет. Но сейчас именно ноги были залогом успеха. Через дыру в заборе он пробрался на скотный двор, вдоль стены сарая до маленькой покосившейся двери хлева.

Прислушался. Тихо. Спят, скоты. Навалился на дверь – дед никогда ее не запирал – и та со скрипом отворилась. Замер, ожидая, что такой шум непременно кого-нибудь разбудит, но в этот раз обошлось. Воняло внутри будь здоров, но вони он не боялся, скорее наоборот, чувствовал себя, как дома. Вот дрыхнет лошадь, дальше коровы, овцы и большой черный баран, на другой стороне козы, и вроде, осел. Вся птица в конце. Куры, утки, ага, вот. Крупная индюшка, такая мягкая и сочная.

Подкравшись поближе, насколько это было возможно (тут надо сказать, что крался он второй раз в жизни), бросился на индюшку, схватил ее и устремился к ветхой двери, через которую старик водил птицу на выгул. Деревянная щеколда не выдержала напора огромной туши, а в хлеву за спиной стало весьма оживленно – кудахтанье, визг, храп, ржанье.

– Какого хрена? – успела произнести удивленная индюшка.

***

– Чертовы волки! – причитал наутро дед, пока чинил «птичью» дверь хлева, – было бы ружье – всех бы перестрелял.