Рождественские истории

— Однако, сам того не понимая, он получил в дар еще одно сердце. — Марион мягко улыбнулась. — Еще одно, задолго до того, как я поняла, что мое тоже принадлежит ему. Твое сердце, моя дорогая сестра, — такое жертвенное, такое преданное, такое благородное… В нежной привязанности ко мне ты решила отказаться от своей любви, оборвать нить, держать свое чувство в секрете от чужих глаз. Но мои глаза… они ведь были наполнены той же нежной привязанностью к тебе и благодарностью, как они могли не заметить? Я легко читала в глубинах твоего сердца. Я видела, какая борьба там происходит. Я знала, как ценит, как любит тебя Альфред — хотя и иной любовью. Однако также я знала и свой долг. Я каждый день видела перед собой пример следования долгу, твой пример. И я знала, что должна воздать тебе за все, что ты сделала для меня. Я молилась и молилась. Не могла заснуть, все вспоминала слова Альфреда, сказанные им в день прощания: существуют тихие битвы, ведомые ежедневно, и полем брани для них служат наши сердца. Я вспоминала стойкость и мужество, которые ты никогда не проявляла напоказ, и сама набиралась мужества и решимости. Мое испытание казалось мне куда легче твоего. Тот, кто читает в наших сердцах, знает: в моем сердце не было горечи или муки, только чистая радость, — когда я решила, что не стану женой Альфреда. Что ему суждено стать моим братом, не супругом. А его женой станешь ты, — если мне все удастся; а я никогда, никогда (Грейс, как же я его любила!) не стану его женой!

— Ох, Марион! Марион!

Младшая сестра еще крепче обняла старшую.

— Я старалась выглядеть безразличной. Это было так трудно, да и ты всегда стояла за него горой. Я старалась показать тебе свою решимость, однако ты не слушала — не желала ничего слушать. К его возвращению время отсрочек подошло к концу. Я знала, что пора действовать решительно, что я должна успеть прежде, чем между нами всеми возобновятся прежние отношения. Я знала, что это только принесет лишнюю боль, продлит муку для нас троих. И я знала, что мой побег приведет историю к тому финалу, который и должен у нее быть, — и что мы обе в конце концов будем так счастливы, Грейс! Я написала доброй тетушке Марте, с просьбой укрыть меня в ее доме; я поведала ей только часть истории, не всю, — и она в своей доброте пообещала меня принять. А пока я колебалась, ведя борьбу со своей любовью, — мистер Уорден, по совершенной случайности оказавшийся у нас в доме, поневоле мне помог.

Грейс побледнела до синевы.

— После твоего побега мне было так страшно — стоило только представить, как тебе живется. Ты ведь никогда его не любила. Ты вышла за него замуж, принеся свое счастье мне в жертву!

Марион привлекла сестру к себе.

— Майкл Уорден тогда собирался тайно уехать за границу, уехать надолго. Перед отъездом он прислал мне письмо, честно описал все свои обстоятельства и перспективы — и предложил руку. Он заметил, что предстоящее возвращение Альфреда меня не радует. Он искренне полагал, что мое сердце молчит; возможно, надеялся, что когда-нибудь позже я сумею его полюбить; а возможно, считал мое безразличие к нему показным. Не знаю, не могу сказать. Однако я хотела, чтобы ты сочла меня полностью, целиком потерянной для Альфреда, безнадежно, окончательно потерянной. Понимаешь, родная?

Грейс внимательно, с сомнением изучала лицо сестры.

— Я встретилась с мистером Уорденом и доверилась его чести; разделила с ним мою тайну. Накануне его и моего отъезда. Он сохранил все в секрете. Понимаешь?

Грейс смотрела с полной растерянностью. Она слушала — и не слышала.

— Сестричка моя хорошая, — позвала Марион, — послушай меня. Не смотри как на незнакомку. Есть страны, моя дорогая… там те, кто борется с запретной любовью, кто пытается ее избыть, кто желает изгнать из сердца бессильные и безнадежные грезы, удаляется от мира, затворяется за толстыми стенами, отринув от себя всю любовь и все искусы жизни. Отринув самое жизнь. Навсегда. Когда так поступают женщины, они принимают имя, столь дорогое и тебе, и мне, и зовут друг друга «сестрами». Однако могут быть другие сестры, Грейс: они не укрываются за тяжелыми дверями, они живут в широком мире под вольным открытым небом, существуют среди людей и их повседневных забот, стараются помогать им и подбадривать, — и извлекают тот же самый урок; их сердца по-прежнему живы и молоды, открыты счастью и всем его проявлениям, — и они могут смело заявить: битва давно отгремела, победа давно одержана. Это и обо мне тоже, Грейс! Теперь понимаешь?

Грейс по-прежнему пристально смотрела на Марион, не произнося ни слова. Марион снова нежно прижала к груди сестру, с которой так долго была в разлуке.