Рождественские истории

— Ох, Грейс, милая Грейс! Если ты не счастливая жена и мать, если у меня нет тут маленькой тезки, если Альфред, мой добрый братец, не стал твоим любящим мужем, — откуда взялись тогда восторг и радость, что я сейчас испытываю? Я покинула этот дом, когда пришло время, и вернулась, когда оно подошло. Мое сердце не познало иной любви, моя рука никогда не была отдана никому другому. Я сохранила свою девичью чистоту; я не замужем и не помолвлена; я все та же прежняя любящая тебя Марион; и в моем сердце нет иной привязанности, иной любви, кроме любви к тебе, Грейс!

Вот теперь старшая сестра поняла. С ее лица ушли следы тревоги и замешательства; из груди исторглись рыдания, и это были слезы радости; сжав сестру в объятиях, она все плакала и плакала и гладила сестру, словно та вновь стала ребенком.

Когда сестрам удалось немного прийти в себя, они обнаружили рядом и доктора, и тетушку Марту. И Альфреда.

— Для меня это томительный день, — произнесла тетушка Марта, обнимая племянниц и улыбаясь сквозь слезы. — Вы все обрели счастье — а я потеряла свою дорогую компаньонку. Что вы дадите мне в обмен на мою дорогую Марион?

— Новообращенного брата, — ответил доктор.

Тетушка Марта усмехнулась.

— Конечно, сие немаловажно. В таком фарсе, как…

Доктор покаянно перебил:

— Умоляю, не надо!

— Как скажешь, — вздохнула тетушка. — И все же мне не по себе, и я чувствую себя немного обиженной. Не знаю, что станет со мной без Марион, ведь мы прожили душа в душу полдюжины лет.

— Полагаю, тебе нужно переехать к нам, — сказал доктор. — Больше никаких ссор не будет, Марта.

— Или вам стоит выйти замуж, тетушка, — предложил Альфред.

Старая леди засмеялась.

— В самом деле. Вот было бы замечательно, реши я увлечь Майкла Уордена: он, как я слышала, намерен вернуться, и дела его и сам он исправились, с какой стороны ни посмотри. Впрочем, я помню его малюткой — а я и тогда уже была не слишком молода; вряд ли он пожелает откликнуться на мои чувства. Так что лучше я перееду и буду жить с Марион, когда она выйдет замуж, — а до той поры (осмелюсь предположить, ждать осталось совсем недолго) поживу одна. И что ты скажешь на это, братец?

— Меня так и подмывает заявить, что этот мир нелеп и смехотворен, и в нем нет ничего серьезного, — ответил бедный доктор.

— Ты можешь заявлять это хоть под присягой и в присутствии двадцати свидетелей, Энтони, — парировала тетушка. — Да только с такими сияющими глазами, как у тебя сейчас, никто все равно не поверит.

Доктор обнял младшую дочь и через нее потянулся обнять Грейс. Однако разделить сестер ему не удалось.

— Этот мир наполнен добротой. И серьезными вещами. Невзирая на всю его глупость, включая мою собственную, — а ведь только моей довольно, чтобы затопить весь земной шар. Да, в этом мире люди порой встречаются на поле боя, с оружием в руках. И все же это огромный мир, где под вечным солнцем ежедневно происходят бескровные битвы; невидимые миру сражения с горем, несчастием и клеветой. И мы должны беречь этот мир от собственных подозрений и душевной грязи. Господи, прости нас! — ведь мир полон божественной тайны, и только один Творец знает, что кроется под поверхностью самого смиренного его подобия!

Вряд ли мое грубое перо сумеет описать всю радость и счастье некогда разделенной, а теперь воссоединившейся семьи. Так что я промолчу. О том, как кротко вспоминал бедный доктор свалившееся на него горе; о том, что он больше не считал жизнь фарсом; о том, как сокрушался, что прежде полагал «нелепыми пустяками» и любовь, и верность, и преданность. Промолчу и о том, как его собственная сестра постепенно сообщала ему правду; как она ему сострадала; как она раскрыла перед ним сердце его младшей дочери, решившей принести свою любовь в жертву чужому счастью; как она, наконец, привела его в объятия добровольной затворницы.

Промолчу и о том, как короткое время назад правду доверили также Альфреду Хитфилду; как он после стольких лет встретился с Марион, и она обращалась к нему как к брату — и пообещала, что Грейс все узнает из ее собственных уст: скоро, на закате в день рождения.

— Прошу прощения, доктор, могу я зайти? — спросил от ворот мистер Снитчи.

Не ожидая позволения, он прошел прямо к Марион, и приветливо поцеловал ее руку.

— Моя дорогая мисс Марион! Если бы мистер Креггс дожил до сего дня, его очень заинтересовал бы этот случай. Возможно, он послужил бы лишним подтверждением для него, мистер Альфред, что наша жизнь не так уж проста, однако мы в силах принести в нее сколько-нибудь отрады. Впрочем, мистер Креггс всегда был человеком непредубежденным и открытым для новых доводов. Ах, окажись он здесь сейчас, я… впрочем, это слабость…

Тут в воротах возникла и его дражайшая половина.

— Миссис Снитчи, моя дорогая, приветствуй же старых друзей.

Высказав поздравления, достойная леди потянула мужа в сторону.

— Не в моих привычках ворошить прах покойного…

— Конечно, нет, моя дорогая.

— Мистер Креггс, он…

— Да, дорогая, он почил.

Впрочем, миссис Снитчи не позволила себя отвлечь.