Рождественские истории

Бедняга затих и отмучился только после того, как тяжелые гири замерли на своих цепях. И то сказать, причина для такого испуга у него имелась, и какая: механизм часов так ужасающе громыхал, отмеряя время, что, полагаю, кто угодно бы испугался. Такие ходики еще называют «голландскими»; поговаривают, что голландцы, их изобретатели, обожают красоваться в широченных коротких штанах — словно хранят нижнюю половину туловища в футляре; и мне решительно непонятно, отчего они не облекли таким футляром металлическую начинку часов, спрятав от впечатлительных зрителей все шестерни, рычаги и пружины?

Так что, сами видите, все началось с чайника. Он подобрел, тихонько запел; вот в его глубине что-то тихонько заурчало, зафыркало — и стихло, словно никакого звука он и не издавал. И только после двух или трех тщетных попыток задавить свои вокальные экзерсисы в зародыше, словно их и не было, он одолел застенчивость и заполнил кухню песенкой — такой уютной и бодрой, какой не мог бы похвастаться ни один самый чувствительный соловей.

Вот так вот! Честь вам и хвала, если немудреная песенка домашнего крова ясна вам и понятна. Вырывающийся из носика пар, словно теплое дыхание, весело поднимался к углу над камином (этим небесам домашнего мирка); чайник тем временем пел и пел, надувая железные бока и бодро подпрыгивая на очаге; а крышка, крышка, которая совсем недавно бунтовала, теперь — вот так номер! — выплясывала джигу, гремя и клацая, словно оглохший цимбал, который веселится сам по себе, не подозревая, что у него есть пара.

Чайник пел, и это была песенка нетерпеливого ожидания: она посылала привет тем, кто в этот самый момент спешил домой, под родимый кров, к жаркому очагу. И уж нашей ли миссис Пирибингл этого не знать? Она застыла у очага, отрешенно и мечтательно…

              Как темно там, снаружи, —

пел чайник, –

        Как неуютно хрустят под ногами опавшие листья;
        Сверху туман и мгла, под ногами — слякоть.
        В тоскливом сумраке вокруг одна лишь есть отрада:
        Твоя любовь, мой милый друг, тепло родного взгляда.
        Поземка злая замела;
        Здесь тучи злы, погода зла,
        И поцелуй багровый их ожогом на лице затих.
        Кругом густая пелена,
        Все голо, все во мгле,
        Лишь на обочине межа, и лужи в колее.
        Застыла мерзлая земля и мерзлая вода;
        Вокруг, как в злобном колдовстве, осколки злого льда.
        А он едет, едет, он все ближе!

И вот тут-то в песенку вплел свои трели сверчок! Цвирк-цвирк-цвирк такой громкости, что если сравнить размеры чайника и сверчка, подобных трелей от него ожидать никак нельзя! Я сказал, сравнить размеры? Их вообще нельзя сравнивать! Казалось, крошечное тело сверчка не перенесет рулады такой мощности и разлетится на клочки, словно ствол мушкета, в который переложили пороха. Казалось, он знает о предстоящем неизбежном финале и все равно поет.

Чайник издал последнюю сольную трель. Его пыл не угас; однако в мелодию уже вплетался стрекот сверчка. Боже Всемогущий, как же он заливался! Пронзительный громкий звук проникал во все самые тайные уголки дома — и наружу; он разрезал тишину, как свет звезды — темноту. С каким неизбывным энтузиазмом сверчок сучил ножками, издавая скрежещущие звуки: громче… громче… Чайник и сверчок — кажется, они совсем не слышат друг друга, — но как же славно они спелись! В противоборстве, кто кого перепоет, они пели все громче и громче.

Милая маленькая свидетельница их спора — а она была именно маленькой, хотя и несколько, как принято говорить, пышной (впрочем, что же тут дурного?), — зажгла свечу, глянула на Косильщика, отсчитывающего ход мгновений, и выглянула в окно, — разумеется, не увидев там ничего, кроме уличной мглы да собственного отражения. Мое мнение таково (и уверен, вы со мной согласитесь), что сколько бы она ни вглядывалась, ничего и вполовину такого замечательного увидеть бы не смогла. Выглянула, а потом снова уселась на прежнее место: слушать, как азартно состязаются чайник и сверчок. Бедный чайник: с каждой минутой его распирало все больше и больше; видно, ему на роду написана такая мука.