Рождественские истории

Ах, как они пели! Цвирк, цвирк, цвирк, — заливался сверчок. Пуф, пуф, пуффф, — пыхтел чайник. Цвирк-цвирк-цвииирк, — задавал сверчок новое коленце. Пуф-пуф-пуфффф, — не думал уступать чайник. Цвирк-цвирк, пуф-пуф. А потом вдруг тон чайника изменился, замедлился: пуфф, пуфф, пуфф, пу-уфф, пу-у-уфф. Это только подзадорило сверчка. Цвирк, цвирк, цвирк! Однако чайник не сдавался. А потом уж они так спелись, что и не разобрать, кто там цвиркает, а кто пуффает: чтобы разделить их и решить наверняка, потребовалась бы голова более ясная, чем моя или ваша. Точно можно утверждать лишь одно: и чайник, и сверчок, оба сразу, одновременно, дружно пели песню теплого очага и уюта, вплетая ее мелодию в теплый свет свечи, которая служила путеводной звездой тому, кто приближался сквозь мрак и непогоду, — и кого здесь ждали, так ждали! И он получил их послание, взбодрился и заспешил еще сильнее.

И вот уже чайник закипел во всю силу и был снят с огня, и миссис Пирибингл побежала к двери, и во дворе уже раздавался скрип колес, стук лошадиных копыт, голоса, лай взбудораженного пса… и — ой, а откуда взялся младенец?!

Откуда вдруг в этот миг взялся младенец, которого вот только что не было, — я не знаю; однако на руках миссис Пирибингл возник настоящий, живой ребенок, и она держала его со вполне оправдываемой гордостью. И вот уже сильные мужские руки нежно ее обняли, подтолкнули к очагу. Мужчина, а он был гораздо выше и старше, привлек миссис к себе и поцеловал. Разница в росте обошлась ему в необходимость сильно нагнуться к лицу жены, а возраст сказался всего лишь прострелом в пояснице. Впрочем, оно того стоило, еще как стоило!

— Ох, Джон! — воскликнула миссис Пирибингл. — До чего довела тебя непогода!

Бесспорно, непогода над ним расстаралась. Его ресницы заиндевели, словно покрылись сахарной глазурью; а на бороде, когда она отогрелась у огня, кусочки льда растаяли, и на капельках влаги заискрилась радуга.

Джон медленно размотал шаль с горла и протянул руки к очагу.

— Да видишь, Кроха, погодка и впрямь разгулялась. Точно тебе говорю.

— Опять ты зовешь меня Кроха, Джон. Знаешь ведь, мне не нравится. — Тон миссис Пирибингл безо всяких сомнений показывал — ей нравится, и даже очень.

Джон посмотрел на нее с улыбкой и обнял за талию — бережно-бережно.

— А кто ж ты еще? — Тут он взглянул на младенца. — Кроха, и держишь на руках… Нет, лучше помолчу. Однако я почти совсем пошутил. Вот прямо очень близко к правде.

По собственному утверждению Джона, он частенько бывал «очень близко» к чему-либо: шутке, изреченной мудрости и так далее; огромный, медлительный, честный; такой внешне тяжеловесный и такой чуткий; такой грубый с виду и деликатный во всем своем поведении, такой невозмутимый тугодум и такой при этом внимательный и добрый! О Природа, даруй своим чадам истинную поэзию сердца: ту, которая скрывается даже в груди простого бедного возчика — ведь наш герой простой возчик! — а уж прозу (языка, жизни и прочего) мы освоим сами.

Приятно смотреть на Кроху, на ее ладную фигурку, на младенца — почти кукольного — в ее руках; вот она немного по-птичьи склонила изящную головку набок, прислонившись к мускулистому плечу мужа, и с кокетливой задумчивостью глядит на огонь. Приятно смотреть и на него, на неловкую нежность, с которой он старался соизмерить свою грубую силу и ее немудреные нужды, приспособить собственную жизнерадостную зрелость к ее цветущей юности. Приятно смотреть на Тилли Слоубой: как она стоит наготове, чтобы забрать ребенка, и в свои неполные тринадцать не решается побеспокоить этих двоих: она стоит, замерев в неудобной позе, широко распахнув и глаза и рот, вытянув по-гусиному шею. Не менее приятно наблюдать, как Джон-возчик удерживает огромную свою ручищу, уже протянутую к младенцу — будто опасаясь его сломать; а потом склоняется, разглядывая с безопасного расстояния с видом озадаченной гордости, словно дружелюбный мастиф, который в один прекрасный день узнал, что стал счастливым отцом птенчика канарейки.

— Ну разве он не красавец, Джон? Смотри, как спит, мое сокровище!

— Сокровище, — согласился Джон. — Вот просто очень. Он вообще не просыпается, да?

— Боже милостивый, Джон! Просыпается, конечно!

— Да? — уточнил Джон, раздумывая. — А я думал, у него глаза еще не прорезались. Эй, привет!

— Господи, Джон, ты же его напугаешь!

— Слушай, а теперь вытаращился! — удивился Джон. — Это так и надо? Смотри, заморгал, сразу в оба глаза. И на рот, на рот взгляни! Почему он задыхается, как вытащенный из воды карась?!

— Ты не заслуживаешь такого красавчика, — произнесла Кроха с достоинством опытной матроны. — Видишь теперь, сколько беспокойства с маленькими детками. Запомнить имя — этого недостаточно, глупый ты человек.

Тут она переложила младенца на левую руку, ободряюще похлопала его по спинке. И, смеясь, ущипнула мужа за ухо.

Джон стянул с себя верхнюю одежду.

— Ты права, Кроха. Ничегошеньки я про это не знаю. Знаю только, что пришлось бороться с ледяным ветром. Северо-восточный, всю дорогу домой прямо в лицо.