Рождественские истории

Джон задумчиво погладил ее по плечику, потом по голове, словно заверяя: нет, что ты, ничего подобного я не ждал; и плечики, и головка — меня все устраивает. Так, собственно, оно и было.

— Сверчок говорил правду, Джон: я уверена, что нет более любящего, внимательного, заботливого мужа. В этом доме живет счастье, Джон, и я люблю сверчка ради этого дома и этого счастья.

— Ну и я, Кроха, — сказал возчик. — И я.

— А еще за его безыскусные трели. Иногда, в сумерках, когда на сердце становилось одиноко и неуютно, — еще до появления малыша, Джон; с ним-то в доме куда веселее, — когда я думала, как одиноко тебе будет, если я умру, как плохо будет и мне, там, на Небесах, — всякий раз, когда я думала о подобном, его стрекотанье, такое негромкое, доброе, бодрое, прогоняло мои тревоги прочь. И когда мне становилось страшно, — а мне раньше становилось страшно, Джон, я была тогда так молода, — страшно и жутко при мысли, что брак не сложится, ведь ты был мне больше опекуном, нежели мужем, Джон, — и что ты никогда не полюбишь меня, хоть и будешь пытаться со всей силы, — его трели подбадривали меня, заново наполняли спокойствием и уверенностью. Я думала об этом сегодня, милый, когда ждала здесь тебя. И я благодарна, так благодарна сверчку!

— И я, — снова сказал Джон. — Только, Кроха? Один я молился и надеялся, что научусь тебя любить? Как это? Ведь задолго до того, как привезти тебя сюда, я знал, что у этого сверчка появится маленькая хозяюшка, ты, Кроха!

Она на мгновенье накрыла его руку своей и взволнованно подняла глаза, словно бы намереваясь что-то произнести. А в следующий момент опустилась на колени перед корзиной, разбирая свертки и оживленно приговаривая:

— Сегодня не так много, Джон, но ведь в повозке еще что-то лежит? Хотя с такими товарами больше мороки, но ведь за них платят, верно? И нам нечего роптать, верно? И кроме того, ты ведь очень хороший и старательный возчик, ведь правда?

— О да, — ответил Джон. — Еще бы.

— А что в круглой коробке? Боже правый, Джон, да это же свадебный торт!

Джон восхищенно покрутил головой.

— Ну надо же! Разглядела! Только женщина на такое способна. Ни один мужчина и внимания не обратит. Я совершенно не сомневаюсь: можно спрятать свадебный торт в ящик для чая, или под кровать, или положить к соленой рыбе, — женщина все равно наверняка сразу его заметит. Да, я забрал его в кондитерской.

— И какой тяжеленный! — Кроха безуспешно попробовала приподнять коробку. — Ого! Для кого это, Джон? Кто женится?

— Там, на обороте, написано.

— Ох, Джон! Боже всемогущий!

Джон хмыкнул.

— Да уж, кто бы мог подумать?!

Сидящая на полу Кроха покачала головой.

— Вот уж не скажешь, что это для торговца игрушками Груббса и Тэклтона.

Джон кивнул.

Миссис Пирибингл кивнула следом — по меньшей мере раз пятьдесят. Не в согласии — а в немом и сожалеющем изумлении; она скривила губы изо всех своих невеликих сил (а ее губы вовсе не были предназначены для того, чтобы их кривить, я в том совершенно уверен) и в задумчивости поглядывала на доброго возчика снова и снова. Между тем мисс Слоубой, которая имела привычку механически повторять куски происходящих при ней разговоров для удовольствия младенца — совершенно безо всякого смысла, при том переводя все существительные во множественное число, — громко вопрошала: «А кто у нас тут торговцы игрушками? А кто у нас забрал у кондитеров свадебные торты? А как наши мамочки находят коробки, когда папочки приносят их домой?», — и все в таком духе.

— Надо же, — вздохнула Кроха. — И правда. Мы с ней девочками в школу вместе ходили, Джон.

Он представил, или почти совсем представил, как она тоже ходила в школу, — и посмотрел с задумчивым удовольствием. И промолчал.

— Но он же старый! И ей не пара! На сколько он старше тебя, этот Груббс и Тэклтон, Джон?

Джон усмехнулся.

— А вот на сколько чашек чая больше я выпью сегодня за вечер в один присест, чем Груббс и Тэклтон когда-либо выпивали за четыре. Как-то так, я полагаю. — Джон ухмыльнулся, придвинул стул к круглому столу и приступил к холодному окороку. — А вот ем я самую малость; однако этой малостью я наслаждаюсь, Кроха.

Это обычное замечание за едой, одно из невинных заблуждений доброго возчика (ибо у него всегда был добрый аппетит), не вызвало даже тени улыбки на лице его маленькой жены, которая стояла теперь посреди груды свертков и тихо отталкивала ногой коробку с тортом; глаза ее созерцали собственный изящный башмак в полном безразличии, хотя в иное время она уделила бы ему гораздо больше внимания. Глубоко погруженная в раздумья, она не замечала ни чай, ни Джона, который ее окликнул и даже слегка постучал ножом по столу, — пока муж не поднялся и не тронул ее за руку; тут она перевела на него взгляд и заспешила на свое место у стола, посмеиваясь над собственной нерадивостью. Однако смех был совсем другим, совсем не тем что прежде.

Сверчок тоже умолк. Оживление, царившее в комнате, незаметно истаяло.