Рождественские истории

А потом отправились за старой миссис Филдинг: требовалось, изображая глубочайшее раскаяние перед благородной дамой, привести ее — если нужно силой — в счастливое и благодушное умонастроение. Ибо какой праздник без матери невесты? Поначалу леди вообще ничего не желала слушать, повторив бессчетное число раз: «Ах, зачем я дожила до этого ужасного дня! Ах, уложите меня в могилу!» Последнее казалось абсурдом: леди была вполне жива и даже вполне благополучна. Через некоторое время она впала в состояние ужасающего спокойствия и заметила, что еще когда с «Индиго Трейд» произошла та кошмарная полоса обстоятельств, она предвидела, что и дальше в жизни ей придется подвергаться разного вида оскорблениям и надругательству, так что теперь ее ничто не удивляет, она даже рада, что наконец ее пророчество сбылось, и умоляет их за нее не беспокоиться — ведь, в сущности, кто она такая? О боже, никто! Забыть о ее существовании и жить дальше спокойно и счастливо — без нее. От настроения такого горького сарказма она перешла к гневу, который изливала в выражениях, построенных на тезисе «даже жалкий червь не стерпит, если на него наступят»; а после ознакомила всех с образчиком мягкого сожаления: если бы, сказала она, они ей хотя бы немного доверяли — но увы, это она даже и предполагать не может. Воспользовавшись таким переломом в чувствах, посланцы раскрыли ей свои объятия; и вот уже леди натягивает перчатки и отправляется в дом Джона Пирибингла в безупречно элегантном виде, с бумажным кульком на коленях, содержащим в себе признак нового статуса дочери: чепец замужней дамы, почти такой же высокий и жесткий, как колпак на дымовой трубе или митра священника.

Ждали родителей Крохи; их все не было, и собравшиеся уже начали тревожиться и поглядывать на дорогу; миссис Филдинг смотрела при этом куда угодно, только не в верном направлении; когда ей об этом мягко намекнули, она воскликнула, что уж хотя бы куда смотреть она может решать сама? Наконец они прибыли: кругленькие, круглолицые, невысокие, уютные, какие-то одинаковые; на Кроху и ее матушку, сидящих бок о бок, смотреть было удивительно: они походили друг на друга, как горошины одного стручка.

Потом матушка Крохи возобновила свое знакомство с матушкой Мэй; опорой миссис Филдинг всегда служила элегантность и отменное воспитание, а матушке Крохи — ее собственные крепенькие маленькие ноги. А старый мистер Кроха — то есть отец нашей Крохи, конечно, я и забыл, как его звали на самом деле, да и неважно, — позволил себе лишнее и тряс руки всем подряд, включая миссис Филдинг; ее выдающийся чепец и прошлая принадлежность к «Индиго Трейд» не произвели на него ровным счетом никакого впечатления; он только посочувствовал и сказал, что сейчас уже ничего не поделать, — и миссис Филдинг сочла его человеком добросердечным, — но простым, простым, моя дорогая.

Ни за какие деньги не забуду я упомянуть и миссис Пирибингл, встречающую гостей в подвенечном платье — и да будет благословенна ее улыбка! Ни за что не забуду! И доброго возчика, такого веселого, такого раскрасневшегося: он сидел сейчас во главе стола, напротив жены. Упомянем, само собой, и загорелого крепкого моряка и его прелестную жену. Никого не забудем. Пропустить даже упоминание о таком застолье — это все равно, что пропустить отменно накрытый стол; а уж забыть наполненные до краев чаши, с которыми праздновали эту свадьбу, — вообще значило бы величайшую из потерь.

После ужина Калеб запел свою песню про искристую чашу. Поскольку я живой человек и надеюсь здравствовать еще хотя бы год или два, он допел ее до конца.

Едва певец справился с последним куплетом, произошло некое событие, надо сказать, совершенно неожиданное.

В дверь постучали, и через порог, не дожидаясь приглашения и шатаясь, вошел человек: на голове он нес некий тяжелый груз. Составив его на середину стола, прямо посреди орехов и яблок, человек произнес:

— С поздравлениями от мистера Тэклтона: поскольку ему самому этот торт более не нужен, возможно, его съедите вы.

И с этими словами он вышел.

Можете вообразить, как удивилась компания. Миссис Филдинг, дама редкостной проницательности, предположила, что торт отравлен, и начала историю о подобном данайском даре, ставшем, насколько она знает, причиной тяжкой участи для целого пансиона благородных девиц. Впрочем, радостные выкрики гостей противоречили высказанной гипотезе, и торт был весело и торжественно разрезан невестой.

Я не думаю, что кто-то успел его попробовать: снова раздался стук в дверь, и вошел тот же человек, держа под мышкой завернутый в упаковочную бумагу пакет.

— С поздравлениями от мистера Тэклтона. Игрушки для вашего младенца. Премилые.

И он снова вышел.

От изумления никто не смог бы подобрать слова, даже если бы времени для этого было достаточно. Однако времени им не дали: едва вестник успел затворить за собой дверь, снова раздался стук, и вошел Тэклтон собственной персоной.

Негоциант снял шляпу.