Рождественские истории

В это самое время маленькая придорожная гостиница, уютно укрытая за огромным вязом, приветливо развернула веселый фасад к путешественнику, молчаливо обещая ему — как и положено настоящей гостинице — множество неодолимых соблазнов удобства, комфорта и доброго отдыха. Ствол вяза окружала скамеечка, на которой так славно отдохнуть в жаркий полдень усталому путнику. Закрепленная высоко на дереве красноватая вывеска, со сверкающими на солнце позолоченными буквами, улыбалась сквозь зелень листвы и обещала утоление голода и жажды. Поилка у коновязи, полная свежей воды, и стог душистого сена сулили отраду лошади. Пунцовые шторы в комнатах первого этажа и чистые белые занавески в маленьких уютных спальнях наверху словно манили с каждым дуновением ветерка: войди же!

Ярко-зеленые ставни несли выписанные золотом подходящие случаю изречения: про эль и пиво, про веселое вино и мягкую постель — и умилительное изображение коричневого кувшина с переливающейся через край пеной. На подоконниках в красных горшках цвели цветы — яркие пятна на белом фасаде дома; солнечные лучи пронзали темноту дверного проема и играли на поверхности бутылок и кружек.

В дверном проеме появился хозяин гостиницы. Невысокого роста, широкий, даже округлый, он застыл, руки в карманы, расставив ноги. Всем своим видом он будто говорил: подвалы полны вином и элем, в кухне жарится мясо — зайди, усталый путник, отдохни. Он держался слишком уверенно, чтобы казаться чванливым. И верно: все его суетливое гостиничное хозяйство работало без перебоев.

После дождя вокруг было мокрехонько, и это не вызывало у хозяина ни малейшего протеста. Ничто не должно было испытывать жажду. Георгины, поводя тяжелыми головками, выглядывали из-за ограды ухоженного сада; они жадно впивали влагу — сколько могли вместить, и даже немного больше — и казались слегка перебравшими; однако розы, вереск, вьюнки на стенах, растения на окнах, листья старого вяза — все они знали свою меру и выпили не больше чем шло им на пользу, и теперь веселились и радовались. Искристые капли падали на землю; казалось, они источают невинную светлую радость, смягчая даже самые глухие углы, куда дождь редко дотягивался, и никому не принося вреда.

Эта деревенская гостиница имела несколько необычное название. На вывеске значилось: «Терка для орехов». Под названием, на той же сверкающей доске, было выведено золотом: «Владелец — Бенджамин Бритт».

Со второго взгляда и при чуть более внимательном изучении его лица не составляло труда прийти к заключению, что перед нами не кто иной, нежели тот самый мистер Бритт: именно он собственной персоной застыл в дверном проеме: разумеется, время его изменило, но, пожалуй, в лучшую сторону.

— Миссис Би припозднилась, — произнес мистер Бритт, глядя на дорогу. — Уже пора накрывать к чаю.

Поскольку миссис Бритт все не было, он неспешно ступил на дорожку и с чувством полного удовлетворения огляделся.

— Какой дом, — произнес Бенджамин. — Если бы я сам его не держал, то с удовольствием бы в таком остановился.

Он направился к палисаднику, бросить взгляд на георгины. Они смотрели на него, сонно свесив тяжелые налитые шапки, которые поднимались, едва с них соскальзывали большие капли.

— За вами нужно приглядеть, — заметил Бритт. — Не забыть ей напомнить. Что-то она долго!

Дражайшая половина мистера Бритта была до такой степени именно лучшей половиной, что его собственная личная доля целого чувствовала себя без нее одиноко и беспомощно.

— Где она там застряла? После рынка дел всего ничего. А! Ну, наконец!

Раздался стук копыт; и из-за поворота показалась коляска с мальчиком на козлах. На сиденье восседала полная степенная женщина: на ее коленях стояла корзина, и пассажирка придерживала ее руками в засученных рукавах. Еще несколько корзин и свертков громоздились на сиденье вокруг нее. Даже издалека можно было отметить знакомое ясное добросердечие лица и некоторую неуклюжесть движений, когда туловище подпрыгивает вперед-назад вслед за движением повозки. Сзади болтался мокрый до полного насыщения зонтик, расправленный для просушки. Коляска подъехала ближе, и напоминание о днях прошедших никуда не делось, а стало, пожалуй, даже сильнее. Когда же коляска остановилась у дверей «Терки», и наружу показались башмаки, скользнувшие прямиком в распахнутые руки мистера Бритта; когда башмаки эти ступили на землю, приняв на себя изрядный вес хозяйки, стало окончательно понятно, что все это не может принадлежать никому иному, нежели Клеменси Ньюком.

Фактически именно ей они и принадлежали, и ими она попирала землю, цветущая и счастливая: с таким же отмытым до блеска лицом, как и в прежние времена, только локти теперь, когда жизнь у Клеменси наладилась, были не такими ободранными.

Мистер Бритт попенял:

— Ты поздно, Клемми.