Рождественские повести

- Когда мы потеряли все, что у нас было, оттого что со мною поступили нечестно, и мне пришлось пойти сюда сторожем, - продолжал старик, - а было это больше пятидесяти лет тому назад... где сын мой Уильям? Тому больше полувека, Уильям!

- Вот и я это говорю, батюшка, - все так же поспешно и уважительно откликнулся сын. - В точности так оно и есть. Дважды ноль - ноль, и дважды пять - десять, и выходит сотня.

- Приятно было мне тогда узнать, что один из наших основателей - или, правильнее сказать, один из тех ученых джентльменов, которые помогали нам доброхотными даяниями в дни королевы Елизаветы, потому что основаны мы еще до ее царствования (по всему чувствовалось, что и предмет этой речи и его собственные познания составляют величайшую гордость старика), - завещал нам среди всего прочего известную сумму на покупку остролиста, чтобы к рождеству украшать им стены и окна. Что-то в этом есть уютное, душевное. Мы тогда были здесь еще чужими и приехали как раз на рождество, и нам сразу приглянулся портрет этого джентльмена, тот самый, который висит в большой зале, где в старину, пока наши незабвенные десять джентльменов не порешили выдавать студентам стипендию деньгами, помещалась наша трапезная. Такой степенный джентльмен с острой бородкой, в брыжах, а под ним свиток, и на свитке старинными буквами надпись: "Боже, сохрани мне память!" Вы знаете про этого джентльмена, мистер Редлоу?

- Я знаю, что есть такой портрет, Филипп.

- Да, конечно, второй справа, повыше панелей. Вот я и хотел сказать он-то и помог мне сохранить память, спасибо ему; потому что, когда я каждый год вот так обхожу весь дом, как сегодня, и украшаю пустые комнаты свежим остролистом, моя пустая старая голова тоже становится свежее. Один год приводит на память другой, а там припоминается еще и еще! И под конец мне кажется, будто в день рождества Христова родились все, кого я только любил в своей жизни, о ком горевал, кому радовался, а их было многое множество, потому что я ведь прожил восемьдесят семь лет!

- Веселых и счастливых... - пробормотал про себя Редлоу.

В комнате стало как-то странно темнеть.

- Так что, сами видите, сэр, - продолжал Филипп; его старческие, морщинистые, но все еще свежие щеки раскраснелись во время этой речи и голубые глаза блестели, - я много чего храню в памяти заодно с нынешним днем. Ну, а где же моя тихая Мышка? В мои годы, грешным делом, становишься болтлив, а надо еще обойти и дом и пристройки, если только мы прежде не закоченеем на морозе, если нас не собьет с ног ветром и мы не заблудимся в темноте.

Не успел он договорить, как тихая Мышка уже спокойно стала рядом с ним и молча взяла его под руку.

- Пойдем, моя милая, - сказал старик. - Не то мистер Редлоу не примется за свой обед, пока он совсем не застынет. Надеюсь, сэр, вы мне простите мою болтовню. Добрый вечер, и позвольте еще раз пожелать вам веселого...

- Постойте! - сказал Редлоу, вновь усаживаясь за стол, как видно, не потому, что в нем пробудился аппетит, а просто чтобы успокоить старика. Уделите мне еще минуту, Филипп. Уильям, вы собирались рассказать мне о чем-то, что делает честь вашей уважаемой супруге. Быть может, ей не будет неприятно послушать, как вы ее превозносите. Так в чем же там было дело?

- Да ведь, видите ли, сэр, - замялся Уильям Свиджер, в явном смущении косясь на жену, - миссис Уильям на меня смотрит...

- А вы разве боитесь глаза миссис Уильям?

- Да нет, сэр, - возразил Свиджер, - я как раз это самое и говорю. Не такие у нее глаза, чтоб их бояться. А то господь бог не создал бы их такими кроткими. Но я не хотел бы... Милли! Это про него, знаешь. Там, в Старых домах...

В замешательстве отыскивая неизвестно что на столе, мистер Уильям бросал красноречивые взгляды на жену и исподтишка кивал на Ученого, даже незаметно указывал на него большим пальцем, словно убеждая ее подойти поближе.

- Насчет того, ты же знаешь, душенька, - сказал он. - Там, в Старых домах. Расскажи, милочка! Ты же по сравнению со мной настоящий Шекспир. Там, ну, ты же знаешь, душенька. Студент...

- Студент? - повторил Редлоу и поднял голову.

- Вот я же и говорю, сэр! - с величайшей охотой согласился мистер Уильям. - Если бы не тот бедный студент в Старых домах, чего ради вы бы захотели услышать об этом от самой миссис Уильям? Миссис Уильям, милочка... там, в Старых домах...

- Я не знала, - сказала Милли спокойно и чистосердечно, без малейшей поспешности или смущения, - что Уильям сказал вам об этом хоть слово, а то я не пришла бы сюда. Я просила его не рассказывать. Там есть молодой джентльмен, сэр, он болен - и, боюсь, очень беден. Он так болен, что не мог поехать на праздники домой, и живет один-одинешенек в очень неподходящем помещении для джентльмена, в Старых домах... то есть в "Иерусалиме". Вот и все, сэр.

- Почему же я о нем ни разу не слыхал? - спросил Ученый, поспешно вставая. - Почему он не дал мне знать, что очутился в таком тяжелом положении? Болен! - Дайте мою шляпу и плащ. Беден! - Где это? Какой номер дома?