Рождественские повести

- Голос Времени, - сказал дух, - взывает к человеку: "Иди вперед!" Время хочет, чтобы он шел вперед и совершенствовался; хочет для него больше человеческого достоинства, больше счастья, лучшей жизни; хочет, чтобы он продвигался к цели, которую оно знает и видит, которая была поставлена, когда только началось Время и начался человек. Долгие века зла, темноты и насилия сменяли друг друга, несчетные множества людей мучились, жили и умирали, чтобы указать человеку путь. Кто тщится преградить ему дорогу или повернуть его вспять, тот пытается остановить мощную машину, которая убьет дерзкого насмерть, а сама, после минутной задержки, заработает еще более неукротимо и яростно.

- У меня и в мыслях такого не было, сэр, - сказал Трухти. - Если я сделал это, так как-нибудь невзначай. Нарочно нипочем не стал бы.

- Кто вкладывает в уста Времени или слуг его, - продолжал дух, сетования о днях, тоже знавших невзгоды и падения и оставивших по себе глубокий и печальный след, видимый даже слепому, - сетования, которые служат настоящему только тем, что показывают людям, как нужна их помощь, раз кто-то способен сожалеть даже о таком прошлом, - кто это делает, тот грешит. И в этом ты согрешил против нас, колоколов.

Страх Тоби начал утихать. Но он, как вы знаете, всегда питал к колоколам любовь и признательность; и когда он услышал обвинение в том, что так жестоко их обидел, сердце его исполнилось раскаянья и горя.

- Если б вы знали, - сказал Тоби, смиренно сжав руки, - а может, вы и знаете... если вы знаете, сколько раз вы коротали со мной время; сколько раз вы подбадривали меня, когда я готов был пасть духом; как служили забавой моей маленькой дочке Мэг (других-то забав у нее почти и не было), когда умерла ее мать и мы с ней остались одни, - вы не попомните зла за безрассудное слово.

- Кто услышит в нашем звоне пренебрежение к надеждам и радостям, горестям и печалям многострадальной толпы; кому послышится, что мы соглашаемся с мудрецами, меряющими человеческие страсти и привязанности той же меркой, что и жалкую пищу, на которой человечество хиреет и чахнет, - тот грешит. И в этом ты согрешил против нас! - сказал колокол.

- Каюсь! - сказал Трухти. - Простите меня!

- Кому слышится, будто мы вторим слепым червям земли, упразднителям тех, кто придавлен и сломлен, но кому предназначено быть вознесенными на такую высоту, куда этим мокрицам времени не заползти даже в мыслях, продолжал дух колокола, - тот грешит против нас. И в этом грехе ты повинен.

- Невольный грех, - сказал Тоби. - По невежеству. Невольно.

- И еще одно, а это важнее всего, - продолжал колокол. - Кто отвращается от падших и изувеченных своих собратьев; отрекается от них, как от скверны, и не хочет проследить сострадательным взором открытую пропасть, в которую они скатились из мира добра, цепляясь в своем падении за травинки и кочки утраченной этой земли, и не выпускали их даже тогда, когда умирали, израненные, глубоко на дне, - тот грешит против бога и человека, против времени и вечности. И в этом грехе ты повинен.

- Сжальтесь надо мной! - вскричал Тоби, падая на колени. - Смилуйтесь!

- Слушай! - сказала тень.

- Слушай! - подхватили остальные тени.

- Слушай! - произнес ясный детский голос, показавшийся Тоби знакомым.

Внизу, в церкви, слабо зазвучал орган. Постепенно нарастая, мелодия его достигла крыши, заполнила хоры и неф. Она все ширилась, поднималась выше и выше, вверх, вверх, вверх, будя растревоженные сердца дубовых балок, гулких колоколов, окованных железом дверей, прочных каменных лестниц; и, наконец, когда стены башни уже не могли вместить ее, взмыла к небу.

Не удивительно, что и грудь старика не могла вместить такого могучего, огромного звука. Он вырвался из этой хрупкой тюрьмы потоком слез; и Трухти закрыл лицо руками.

- Слушай! - сказала тень.

- Слушай! - сказали остальные тени.

- Слушай! - сказал детский голос. На колокольню донеслось торжественное пение хора. Пели очень тихо и скорбно - за упокой, - и Тоби, вслушавшись, различил в этом хоре голос дочери.

- Она умерла! - воскликнул старик. - Мэг умерла! Ее дух зовет меня! Я слышу!

- Дух твоей дочери, - сказал колокол, - оплакивает мертвых и общается с мертвыми - мертвыми надеждами, мертвыми мечтами, мертвыми грезами юности; но она жива. Узнай по ее жизни живую правду. Узнай от той, кто тебе всех дороже, дурными ли родятся дурные. Узнай, как даже с прекраснейшего стебля срывают один за другим бутоны и листья и как он сохнет и вянет. Следуй за ней! До роковой черты!

Темные фигуры все как одна подняли правую руку и указали вниз.

- Призрак дней прошедших и грядущих будет тебе спутником, - сказал голос. - Иди. Он стоит за тобой.

Тоби оглянулся и увидел... девочку? Девочку, которую нес на руках Уилл Ферн! Девочку, чей сон - вот только что - охраняла Мэг!

- Я сам сегодня нес ее на руках, - сказал Трухти.

- Покажи ему, что такое он сам, - сказали в один голос темные фигуры.

Башня разверзлась у его ног. Он глянул вниз, и там, далеко на улице, увидел себя, разбившегося и недвижимого.

- Я уже не живой! - вскричал Трухти. - Я умер!