Еще в детстве Гофман брал уроки живописи у Иоганна Готлиба Земана, подолгу просиживал в библиотеке, рассматривая рисунки старых мастеров. Он начинает рисовать карикатуры на знакомых и на себя, пишет виньетки, ради шутки подписываясь под ними именем Эвальда Тринкуло – королевского шута из шекспировской «Бури». В письме двадцатилетний Гофман сообщает: «В будни я юрист и немного музыкант, зато по воскресеньям я весь день рисую, а вечером до поздней ночи сочиняю очень забавные вещи».
Э.Ю. Гюнтер вспоминал: «Гофман никогда не расставался с карандашом». Быстрым рисунком он фиксировал нелепое и смешное в окружающем его мире. Как и сказкам, рисункам Гофмана присущи гротеск, ирония, сатира. Чтобы он не рисовал, почти все оказывалось карикатурой, которая органически была присуща его необыкновенному дарованию. Один из автопортретов на бумаге в натуральную величину обожавший розыгрыши Гофман поместил на окне за цветочными горшками, надеясь напугать жену. Позднее этот рисунок обнаружил его друг Гитциг. По общему мнению, этот ироничный портрет был схож с оригиналом.
Оставленные потомкам рисунки и живописные картины Гофмана помогают осмыслить и жизнь, и литературное творчество великого немецкого сказочника.
Приключение четвертое
Ошибка ночного сторожа, задержавшего господина Пепуша как ночного громилу, открылась очень быстро. Но в его паспорте были обнаружены кое-какие неправильности, вследствие чего ему было предложено посидеть в ратуше, пока он не представит за себя поручителем кого-нибудь из франкфуртских граждан.
И вот господин Георг Пепуш сидел в отведенной ему комнате и ломал себе голову, кого же во Франкфурте ему представить за себя поручителем. Он так долго был в отсутствии, что его могли забыть даже и те, кого он хорошо знавал раньше, да он теперь и адреса никого из них не помнил.
В сквернейшем расположении духа высунулся он в окно и принялся громко проклинать свою судьбу. Вдруг рядом с ним отворилось другое окно, и чей-то голос воскликнул:
– Как? Что я вижу? Ты ли это, Георг?
Господин Пепуш немало был изумлен, увидав друга, с которым близко сошелся во время своего пребывания в Мадрасе.
– Черт возьми, – сказал господин Пепуш, ударив себя по лбу, – черт возьми, надо же быть таким забывчивым! Ведь я же знал, ведь я же знал, что ты благополучно приплыл в родную гавань. Чудеса слышал я в Гамбурге о твоем странном образе жизни, а прибыв сюда, и не подумал тебя разыскать. Впрочем, у кого, как у меня, голова набита такими мыслями. Ну, да все равно, хорошо, что случай послал мне тебя. Ты видишь, я заключен, но ты в одно мгновение можешь вернуть мне свободу, если поручишься, что я действительно Георг Пепуш, которого ты знаешь уже много лет, а не какой-нибудь вор и разбойник!
– Да, нечего сказать, – воскликнул господин Перегринус Тис, – не сыскать тебе лучшего безупречного поручителя! Ведь я сам арестован за тяжкое преступление, какого не только не знаю за собой, но и предположить не могу, в чем оно заключается…