Рождественский турнир (СИ)

Его неторопливое великодушие сковало её по рукам и ногам. Отчего он не злится? Почему до сих пор не взял менторский старт, чтобы образумить запутавшуюся в собственных чувствах? Неужели её признание не показалось ему неразумным?

— Гермиона, послушай, — произнёс он и деликатно приподнял её подбородок, чтобы утвердить зрительный контакт. — Мне ужасно льстит с каким рвением ты бросилась отстаивать мой авторитет, хотя он того совсем не стоил. Твоё доверие мне очень дорого. И то, что всё это время ты выручала меня на уроках в моменты отчаяния. Что бы я делал, если бы тебя не было в классе? Клянусь, к шестому курсу я боялся выходить из кабинета!

Уголки его губ дрогнули в улыбке.

— С ужином, конечно, вышло курьёзно, — Люпин на мгновение задумчиво прищурился, но тут же вернулся в прежнее весёлое настроение. — А впрочем, не так уж далеко от истины. Ведь ты действительно победила. Вынужден признать, что с некоторых пор я испытываю совершенно непрофессиональный интерес и непреодолимое волнение в отношении самой блестящей волшебницы своих лет из всех, кого я когда-либо встречал.

Гермиона совершенно потеряла дар речи, не веря собственным ушам. В самом смелом сне ей не приснилось бы такое! Люпин, действительно он, самый настоящий профессор Ремус Люпин, только что признался ей, что разделяет её чувства?! Немыслимо!

Еле слышное стрекотание где-то наверху вдруг привлекло их внимание. Люпин и Гермиона одновременно взглянули на потолок.

— Хотелось бы мне знать, откуда в моём кабинете взялась омела, — с усмешкой заявил он и снова посмотрел ей в глаза. — Но ведь в этом нет ничего криминального. Просто традиция, верно?

Его рука скользнула вниз по её плечу, осторожно проникнув на линию талии, чтобы сократить расстояние между ними, а вторая — ласково поглаживала разрумянившуюся щеку. Гермиона, едва дыша, привстала на носочки и всем телом потянулась к нему. Ощущение сказки её не покидало. Слишком волшебно даже для мира магии.

— Хорошая традиция, — прошептала она в его полураскрытые губы.

— Верно, — подтвердил Люпин. — Моя любимая.