Рождество «Непобедимого солнца»

На то обстоятельство, что иные простодушные неофиты не сразу проникались предложенною имъ метафорою и, какъ свидѣтельствуютъ многіе писатели, продолжали поклоняться солнцу матеріальному — въ наивномъ суевѣріи, что оно — самъ Христосъ, — можно было временно смотрѣть сквозь пальцы, въ надеждѣ на будущее духовное просвѣщеніе обращенныхъ массъ. Такъ впослѣдстіи, въ миссіонерской практикѣ своей католическіе монахи мирились съ буддійскими и браминистическими обычаями азіатскихъ прозелитовъ, лишь бы совершить главное: призвать ихъ подъ знамя Христа и удержать подъ этимъ знаменемъ. Пусть de facto человѣкъ останется нѣсколько язычникомъ, лишь бы de jure онъ считался и самъ считалъ бы себя христіаниномъ: фактическое христіанство, силою привычки и просвѣщенія, придетъ позже.

Насколько крѣпко держалось въ умахъ III–V вѣка воспоминаніе о прежнемъ солнечномъ значеніи праздника 25 декабря, уясняетъ проповѣдь папы Льва Великаго, знаменитаго мирною побѣдою своею надъ Атиллою, бичемъ Божіимъ: онъ жалуется, что мнoгie изъ паствы его питаютъ «пагубное мнѣніе», будто торжественный день этотъ чествуется не ради рожденія Христа, но во славу «восхожденія новаго солнца». Предразсудокъ невольно поддерживался въ темныхъ людяхъ, — привычныхъ понимать слова буквально въ прямомъ и непосредственномъ ихъ значеніи, — частымъ употребленіемъ солнечныхъ метафоръ въ текстѣ церковныхъ службъ и проповѣдей. Таковъ, напримѣръ, рождественскій католическій гимнъ: «Sol novus oritur». Тремя начальными словами этими, если позабыть или по невѣжеству не понять ихъ аллегорическаго значенія, выражается какъ разъ то миѳологическое представленіе, которое поклонники солнечныхъ культовъ искони соединяли съ зимнимъ переломомъ года. Лучшая и гуманнѣйшая часть римскаго общества, — какъ отчасти соглашаются съ тѣмъ и языческіе писатели, — не слишкомъ вѣрила въ справедливость дикихъ клеветъ на христіанъ, какъ враговъ рода человѣческаго, взводимыхъ, главнымъ образомъ, ревностью іудейскихъ общинъ. Зато въ этомъ избранномъ большомъ свѣтѣ существовала тенденція считать христіанъ сектою солнцепоклонниковъ — какъ бы фракціей миѳраитовъ.

Вотъ что пишетъ по этому поводу Тертулліанъ: ''Иные съ большею вѣроятностью и благоразуміемъ полагаютъ, что солнце — нашъ богъ. Въ такомъ случае следовало бы насъ причислить къ персамъ (т. е. миѳраитамъ), хотя мы и не поклоняемся, подобно имъ, образу солнца на нашихъ щитахъ. Однако, и самъ Тертулліанъ жалуется, что многіе христіане, подъ предлогомъ восхищенія небесными свѣтилами, «шевелятъ губами по направленію къ восходящему солнцу''. Папа Левъ Великій поддерживаетъ обвиненіе, упрекая нѣкоторыхъ христіанъ, что, прежде чѣмъ войти въ базилику св. Петра, или поднимаясь на вершину горъ, они обращаются къ восходящему солнцу и кланяются ему. Это происходитъ, — говоритъ онъ, — частью отъ невѣжества, частью отъ духа язычества. Слѣдуетъ замѣтить при этомъ, что обычай молиться на востокъ — такъ называемая оріентація — развился въ христіанскихъ общинахъ гораздо позже временъ апостольскихъ: по крайней мѣрѣ, раннихъ указаній на его господство и обязательность мы не имѣемъ. Это — наслоеніе II и III вѣковъ, несомнѣнный результатъ общенія съ другими монотеистическими культами: іудаизмомъ, миѳраизмомъ и т. д. „Обратившись на востокъ, мы входимъ въ общеніе съ Солнцемъ правды“, учитъ бл. lepoнимъ. Западъ противопоставляется востоку, какъ отчизна тьмы — отчизнѣ свѣта, какъ сатана — Христу. Св. Кириллъ Іерусалимскій поясняетъ, толкуя таинство крещенія: „Солнечный закатъ есть образъ тьмы, а сатана есть тьма, и сила его во тьмѣ; поэтому, чтобы отречься отъ господина тьмы, крещаемаго символически обращаютъ лицомъ на западъ“, причемъ онъ обязанъ исполнить извѣстные угрожающіе обряды — дунуть и плюнуть на сатану и т. п. Такимъ образомъ, духовный антитезъ вѣчнаго зла, погубляющаго міръ, вѣчному добру, его Искупителю, всецѣло выливается, черезъ русло вдохновенной метафоры, въ наглядный физическій антитезъ мрака наступающей ночи сіянію восходящаго солнца.