Рождество в Москве. Московский роман

Вспоминаю рассказ твой мамы, как ты, увидев своего деда на старых фотографиях, известного санкт-петербургского математика, с окладистой бородой и бакенбардами, решил обзавестись такими же. Сейчас, кстати, борода в моде. Дед замаскировал таким образом все дефекты и изъяны. У тебя тоже получится сделать овал лица более правильным. Мне нравилась в твоих родителях способность всё обратить в шутку, но не скатываться до сарказма или злой иронии. Они как-то умели вовремя остановиться, не подчёркивая чьи-то недостатки. Как говорила твоя мама, заметив чужую зависть: «Как я себе завидую». Среди друзей и знакомых встречались те, что хотели бы так же обставить квартиру. Повесить замечательные картины. «Это не главное, – замечала она, – здесь часть любимого города». Не забыл, те две недели, что мы провели на канале Грибоедова, тогда была жива твоя бабушка? Сколько она всего знала о Санкт-Петербурге и могла бесконечно рассказывать о его истории. Помнишь, я решила стать лысой, как ты? Утром встала раньше всех, бабушка попросила сходить в булочную. Зашла в парикмахерскую, и лысостью решила проявить свои чувства. Я уже не казалась куколкой. Ты смеялся. На Дворцовой площади делали селфи. Мои и твои родители, увидев их в телефоне, тоже почему-то не огорчились. Нам было легко вместе, но твоей первой женщиной была наука, и ты оставался ей верен даже в Питере, среди шедевров Эрмитажа. В твоей голове тысячами шестерёнок крутились мысли об опытах, ты скучал о мышах, мухах и говорил о том, что уже созрело много новых мыслей. Удивительно, когда шли по каналу к заливу, нас встречало несчётное количество чаек, казалось, что продолжаем шагать по воде и будем идти до горизонта, а потом оторвёмся от водной глади и, словно две ракеты, рванём куда-нибудь. А куда, решишь ты. В тебе было неоспоримое лидерство, что чётко проявлялось не только во взгляде, но и в чём-то неуловимом, что исходило изнутри сознания своей правоты, что твёрже камня.

Если собрать время, что были вместе, его будет обидно мало. Небольшой клубок тонкой мохеровой шерсти, что тогда была в большом дефиците. Минуты нашей близости, те мгновения твоих нежных слов, из них сплела лёгкий пуховый платок, что согревает меня, когда вдруг одиночество душит отчаянием. Простой рисунок твоего дыхания и слова, шёпот на ухо, ты касался языком, губами моего лица. Искал в темноте, а я молчала и думала, как коротко время. Однажды осталась с тобой в лаборатории на ночь, измучилась, пытаясь заснуть на стульях. В будущем решила исключить это, болело всё тело, отлежала руки, ноги. Удивлялась, что тебе всё нипочём, меня не замечал, крысы пищали, видимо, тоже хотели спать. Чтобы связать большой роскошный платок, в который можно было обернуться, нужно больше времени нашей любви или глубже прочувствовать то, что было, или иметь способность воспроизвести, воссоздать в памяти всё, что так дорого нам обоим. Если бы было продолжение наших отношений (как хочется верить, что так и будет), я непременно соберу все наши ощущения близости во что-то впечатляющее, но во что, ещё не придумала. Ты поможешь мне в этом, твоя Куколка изнемогает от желаний. Когда мы встретимся вновь и где это будет? Я сколько раз выражала сомнение, зачем куда-то ехать, неужели в Академгородке исчерпаны все ресурсы? Думаю, что открытие можно было сделать и здесь. Берти, как ты мог оставить меня? Я ревную тебя к науке. Мне так и не удалось открыть тебя, проникнуть в твоё сознание, отвоевать там хоть маленькое, крохотное место, еле заметное, хотя бы зацепиться, но ты всегда был в лаборатории, всегда что-то писал в записной книжке, не думая, как нещадно напрягаешь свой мозг. «Золотые мозги» – много раз слышала это выражение, да так и не поняла смысла, а когда просила объяснить, осыпал меня безудержным смехом, говоря, что это такая глупость, что вроде анекдота. Потом это выражение вызывало у тебя истерический приступ смеха. Ты умеешь смеяться, шутить, весёлый человек. Подкупало то, что запросто иронизировал над собой. Смело мог рассказать о себе, на первый взгляд, нелепицу, вроде того, что перепутал крыс, их имена, одну звали Звезда, а другую Ночь, и что они понимали, как их зовут и на чужое имя не откликались. Наверное, крысы любили твои руки, удивительно изящные, тонкие пальцы, как и я. Божественные руки, волшебные, чудесные.