Рождённый бурей

Медсестру звали Анна Павловна Давыдова. В своих воспоминаниях она писала: «…и эти разговоры в тишине под мирное дыхание соседей, в полумраке слабо освещенной комнаты, помогали ему легче переносить страдания, возвращали его к недавнему прошлому, к борьбе, которой он жил и без которой не мыслил жизни».

А днем Островский рассказывал больным разные эпизоды из своей жизни, своих товарищей, говорил про Буденного, как воевал вместе с ними. Люди слушали его охотно, часто просили:

— Ты бы записал все. Интересная получилась бы книга…

Но ему становилось все хуже и хуже. Болезнь расширяла свое пагубное воздействие. В августе ему пришлось взять костыли, направление харьковских врачей и уехать в Евпаторию. После курса лечения он вернулся в Харьков, а затем лечился грязями в Славянске и снова возвратился в Харьковский медико-механический институт.

Кругом кипела Жизнь. Николай видел, как в палату к больным приходили родные, приносили связки баранок, тульские пряники, колбасу, булки, конфеты. Появились даже папиросы «Сафо» в элегантной упаковке. «Значит, страна оживать стала. Это хорошо», — рассуждал Островский. И сердце его наполнялось гордостью за Коммунистическую партию, ведущую народ к победе социализма.

Он радовался, что люди стали жить лучше, но его огорчал рост новой, нэпманской буржуазии. В палату приносили новости о том, что кто-то колбасную «отгрохал», другой кондитерскую открыл, третий — шерсточесальную мастерскую. Поговаривать стали: «За что воевали? Страна назад идет». Николая это больше всего тревожило.

«Партия не допустит такого, чтоб снова буржуев возродить. А слухи разные, неверие в дела партии контра разносит. К стенке всех таких надо ставить», — думал он и как мог разъяснял больным. А когда читал материалы XIV съезда партии, радовался как ребенок.

Правильно партия с Зиновьевым и Каменевым поступила. С фракционерами надо бороться беспощадно. Разве можно ждать, пока во всех странах революция совершится? А на поклон к капиталистам партия никогда не пойдет, хоть из кожи вон пусть вылезет вся троцкистско-зиновьевская компания.

Тот широкий размах индустриализации, который начинался в стране под руководством партии, был по душе Николаю. Он хотел с головой окунуться в работу, но болезнь все крепче держала его в своих тисках. Теперь у него не только болели коленные суставы, с каждым днем все больше и больше стал досаждать позвоночник. В «Майнаках», санатории на берегу Евпаторийского лимана, врачи обнаружили у него спонделит (туберкулез) второго позвонка. Николай писал из санатория 3 июля 1926 года в Харьков медсестре Давыдовой: «Теперь опять о новостях дня — борьба за жизнь, за возврат к работе. Слишком тяжелый фронт, подтачивающий с таким трудом мобилизуемые силы. И здесь уходит очень много сил.

Вопрос «кто кого?» все еще не решен, хотя противник (болезнь) получил основательную поддержку (спонделит)».

В «Майнаках» Николай повстречал хорошего человека, который сделал для него много добра. Это был старый большевик Иннокентий Павлович Феденев. В партию он вступил в год рождения Островского. Феденев прошел большую школу революционной борьбы, работал в подполье, сидел в тюрьмах. В своих воспоминаниях он писал: «Сильное, волнующее впечатление произвели на меня, да и на всех других, рассказы сидевшего в качалке молодого брюнета. Он говорил о борьбе отрядов комсомольских организаций, о людях, которых воспитала партия, об их бесстрашии, мужестве и героизме. Звонок на обед прервал беседу. Ходячие больные пошли в столовую. Мне и сидящим в качалках принесли обед. Я познакомился… Брюнет — член ВКП(б) Островский… Ему было 22 года. Выглядел молодо. Густые темные волосы пышно зачесаны назад. Крупный выпуклый лоб. Правильные черты лица и приятная улыбка чарующе действовали и с первого знакомства делали его каким-то родным, близким. Роста он был выше среднего, худощав. С трудом мог передвигаться на костылях. Говорил с небольшим украинским акцентом, весьма остроумен и жизнерадостен. Мы быстро с ним сблизились, а потом и крепко подружились».

Ольга Осиповна советовала отправить Николая в Новороссийск, где потеплее, к подруге своей Любови Ивановне Мацюк. Из «Майнаков» он уехал 15 июля 1926 года, а через три дня опять писал в Харьков А. П. Давыдовой: «Здоровье мое, к сожалению, определенно понижается равномерно, медленно, но точно.

Недавно потерял подвижность левой руки, плеча. Как знаешь, у меня анкилоз правого плечевого сустава, теперь и левый. Горел, горел сустав и зафиксировался.

Я теперь сам не могу даже волос причесать, не говоря уже о том, что это тяжело. Теперь горит воспаленное левое бедро, и я уже чувствую, что двинуть его в сторону не могу.

Определенно оно зафиксируется в скором времени. Итак, я теряю подвижность всех суставов, которые еще недавно подчинялись. Полное окостенение.

Ты ясно знаешь, к чему это ведет. И я тоже знаю. Слежу и вижу, как по частям расхищается болезнью моя последняя надежда как-нибудь двигаться…