Розмысл царя Иоанна Грозного

– А сдается мне, закручинился будто ты, Васька, – подозрительно покосился Грозный. – Али кто изобидел?

Борис сочувственно покачал головой.

– Любо ему, государь, дворы да крепости ставить. По то и томится, что оскорд ржой от безделья подернулся.

Царь допил вино, отставил ковш и обсосал усы.

– А и впрямь надобно бы робью тебя потешить!

Он сбил пальцем с бороды рыбные крошки, вытер о кафтан руку и сытно потянулся. Годунов что-то шепнул ему.

– А, почитай, и пора, – согласился Иоанн, добродушно взглянув на умельца. – Для прохладу поскачешь ты на Каму ставить город[55] противу татар.

Выводков припал к царевой руке.

– Дозволь челом бить, преславной!

– Посетуй, Григорьевич!

– Не любо мне на ту Каму идти!

– Пошто бы?

– Нешто гоже обороняться противу басурменов, коли нет обороны и под самой Москвой тем холопям от дьяков и помещиков?

Иоанн вскочил из-за стола.

– Ты?! Ты, смерд, царя обличаешь?! Ты, коего аз великой милостью из смрада подъял?! – Голос его задрожал и булькающими пузырьками рвался из горла. – Убрать! В железы! Пытать его! Пытать каленым железом!

Глава шестнадцатая

Царь с остервенением захлопнул крышку кованого сундука.

– Убого! Не токмо на рать – на прокорм недостатно!

Огарок сальной свечи задрожал в руке Иоанна, хило лизнув серые стены подземелья и темный ряд коробов.

Вяземский выдвинул ящик скрыни и достал горсть драгоценных камней.

Грозный приподнял плечи. Маленькие глаза его еще больше сузились, поблекли, и на орлином носу токающими муравьями проступили желтые жилки.

Он резко повернулся к Борису.

– По твоему подсказу обезмочела казна моя. Ты подбил жаловать льготами служилых людишек.

Годунов виновато молчал.

– Не дразни, Борис! Отвещай!

Беспомощно свесилась на грудь голова Годунова, а в ногах разлилась вдруг такая слабость, что пришлось, поправ обычай, в присутствии государя опереться о стену.

– Государь мой преславной! Сам волил ты нас поущать, что, покель верх басурменов, не можно холопей не примолвлять. Во всех странах еуропейских тако ведется. И то чмута идет по земле.

Опустившись на короб, Грозный ткнулся бородкой в кулак. С подволоки медленно спускался на невидной паутине паук. Пошарив по шапке царя, он раздумчиво приподнялся, повис на мгновение в воздухе и юркнул под ворот кафтана.

Грозный потихоньку поводил пальцем по затылку и, крякнув, раздавил паука.

Вяземский услужливо вытер царев палец о свой рукав.

Свеча догорала. Серые тени в углах бухли и оживали. Шуршащим шелком суетились на скрынях осмелевшие тараканы.

– К Новагороду бы добраться! – подумал вслух Иоанн.

Вяземский недоумевающе причмокнул.

– Повели, государь, и от того Новагорода не останется и камня на камне.

Царь зло отмахнулся:

– Не срок! Перво-наперво Литву одолеть да Ливонию вотчиной своей сотворить.

Он больно потер пальцами лоб и задумался. Затаив дыхание, перед ним склонились советники.

– Ведом ли вам гость торговой новагородской, Собакин?

– Могутный изо всех торговых гостей! – в один голос ответили Вяземский и Борис.

Иоанн зачертил посохом по каменным плитам пола.

– А что, ежели… – И, вскочив с неожиданной резвостью, прищелкнул весело пальцами. – Волю показать милость тому Собакину! Волю приять венец с дочерью его, Марфой Собакиной!

* * *

Дьяки, подьячие, старосты и служилые по прибору, стрельцы, казаки и пушкари с утра до ночи вещали на площадях:

– Радуйся и веселися, Русия! Царь брачуется с преславной Марфою!

Неумолчно ухали колокола.

Но перезвоны и благовествования не оживляли столицы и ни в ком не будили ни радости ни умиления.

Лютый мор, разгуливавший до того по стране, перекинулся наконец и на Москву. На окраинах он заразил уже воздух своим зловонным дыханием. С каждым днем все реже показывались люди на улицах, так как по приказу объезжего головы, всякого заболевшего немедленно отправляли в Разбойный приказ и там зарывали живьем в заготовленные заранее ямы.

Только блаженные продолжали по-прежнему смело расхаживать по городу и вести ожесточенные споры между собой и с опричниной.

– Горе вам, фарисеи! Разверзлась ныне вся преисподняя! Грядет час, егда взыщет Господь сто краты за души умученных!

– Радуйся и веселися, Русия! Царь брачуется с преславною Марфою! – заглушали блаженных царевы людишки.

– Третий брак – не в брак перед Господом! – надрывались смелые обличители.

С окраин мор перекинулся на избы торговых людей.

В городе появились усиленные отряды ратников и стрельцов. Сам Малюта дважды в день проверял рогатки и станы.

Но смерть, прорвавшись в город, вселила жуткую отвагу в живых. Отчаявшиеся люди, чуя неминуемую гибель, потеряли страх к соглядатаям и пищалям. Понемногу развязывались языки. Вначале неуверенный, ропот крепчал и ширился.

Позднею ночью, укутанный до глаз в медвежью шубу, из Кремля вышел Большой Колпак. Останавливавшим его дозорным он неохотно протягивал цедулу, скрепленную царевой печатью, и торопливо шел дальше.

В лесу блаженный сбросил шубу, завалил ее хворостом и немощно развалился на заиндевелой листве.